В Англии

— Гляди, гляди, — немного погодя отозвался Гарри. — это самоубийство.

— Всего один хороший удар. Один хороший удар… — сказал Дуглас.

— И он погиб, — докончил за него Гарри. Можно было и не говорить этого, но взаимопонимание так стало более осязаемым.

С необычайной яркостью Джозеф вдруг вспомнил, как брал обоих мальчишек в Хедингли, в Лидс, посмотреть матч между Англией и Австралией в 1948 году. Бетти тоже ездила, но она каждое утро оставалась дома с женой Арнолда, приятеля Джозефа, у которого они гостили; Арнолд и Джозеф вместе служили в авиации во время войны, после войны поздравляли друг друга на рождество. В тот отпуск Джозеф поехал навестить друга. Обе семьи вставали в шесть утра: женщины готовили завтрак и бутерброды, мужчины подгоняли мальчишек, как бы не опоздать на матч, и связывали складные стульчики, чтобы было на чем сидеть, пока откроют ворота стадиона.

Джозеф помнил даже, как пахло в воздухе, когда они спешили утром на стадион. Из тихих еще переулков шли и шли мужчины, приехавшие, как и они, в свой недельный отпуск посмотреть эти решающие встречи: легкое, веселое шествие к стадиону, многолюдное уже в этот ранний час, как утренняя смена, спешащая на фабрику, — и, однако, какая разница! Туфли, казалось, могли заставить мостовую петь.

У входа на стадион уже очередь, и всюду торгуют программками, списками игроков, бутоньерками, фотографиями с автографом, значками в виде биты, лимонадом, хрустящей картошкой, горячим чаем и бутербродами, цены — доступные, еда — приличная, все в этот день — доступное и приличное. Заняли очередь — Гарри побежал смотреть, сколько встало за ними, Дуглас — сколько впереди них. Оба мальчишки — сияющие, чистые, опрятные: белые рубашки, зеленые свитеры с открытым воротом, коротенькие серые брючки, серые носочки и коричневые сандалии. Мужчины курили и вспоминали войну, людей и случаи, которые могли бы усилить обоюдную симпатию; оба знали: дружба военного времени угасает скоро, но в компании друг друга оба чувствовали себя проще, чем с приятелями, которых видишь каждый день. Если бы Джозеф не предвосхищал конца, он бы никогда не приехал сюда, даже на эти матчи. Он не любил пожизненной панибратской дружбы.

Как бы то ни было, он приехал сюда, погода была отличная, редкостная, только древние старики да неисправимые ворчуны помнили лучшую погоду для крикета, чем лето сорок восьмого года. Толпа народу была невиданная и в первый, и в остальные четыре дня отпуска; он заключал пари; ворота закрывались прежде того, как начиналась игра, — это еще прибавляло ажиотажа.

Но вот очередь влилась в высокие ворота. Игра началась. Играли гиганты тех дней Брэдмен, Миллер, Липдуол, Хаттон, Уошбрук и Комтон. Одни из самых лучших команд, которые когда-либо удавалось собрать. (Англия бы выиграла, утверждал Джозеф, если бы не Ярдли, капитан-любитель: в те времена капитаном английской команды был обязательно любитель.) Мальчишек то увлекало зрелище, то посторонние приманки. То они тянули шеи, чуть не касаясь Денниса Комтона, который играл на краю, то бежали к лимонадному ларьку, пока на поле было сравнительное затишье — играла защита. Они ходили все пять дней.

Игра окончена, и довольная толпа потекла сквозь ворота на улицу, домой — почитать в газетах о виденной сегодня игре, послушать радиокомментарий. Та неделя была праздником, лучом света, питательной средой для его сентиментальных чувств на многие годы.

— Вы помните нашу поездку в Лидс, смотреть крикетный матч? — решился он спросить.

— Да, — ответили оба одновременно и замолчали, чтобы не отвлекать отца. Они все трое поняли, что, смотря этот крикетный матч, вспоминают ту далекую поездку.

— Нил Харви показал тогда класс. Это был его первый матч, — сказал Дуглас.

— Я думал, ты мог бы стать прекрасным крикетистом, — сказал Джозеф, повернувшись к Дугласу. Дуглас покачал головой, не отрывая глаз от экрана.

— Ну хватит! — вдруг воскликнул Джозеф, утратив в мгновение ока благодушие. — Это никуда не годится.

Похлопал себя по карманам, поправил галстук и суетливо заторопился к двери. Отец становится суетлив, подумал Дуглас с презрением и жалостью. Он силился подавить раздражение, провожая отца взглядом. Но презрение язвило. Джозеф распрямил плечи не только чтобы размяться — он чувствовал, как взгляд сына пронзает его.

Гарри не смотрел, как отец выходит из кухни, не позволял себе втягиваться в этот семейный клубок пристрастий, антипатий и оценок, который Дуглас так иногда запутывал. Он продолжал смотреть телевизор, желая одного — чтобы скорей пролетело время и он мог бы пойти и увидеть Шилу.

Без десяти шесть пришел Дидо. С его приходом начался вечер, и Джозеф уже больше ни на что не отвлекался. Не сказав ни слова, тот получил свою пинту слабогорького, выпил половину одним глотком, отдохнул несколько секунд и, взглянув, сколько убыло, вторым глотком прикончил.

— Теперь и я выпью, — пробормотал Джозеф.

— Теперь и я выпью, — вторил Дидо.

Джозеф, взяв кружку, наклонился над насосом, чтобы спрятать улыбку.

— Хорошо сегодня идет, Джо, очень хорошо, — говорит Джозеф.