В Англии

Он нашел работу помощника репортера. Три фунта семь с половиной шиллингов. Она кивнула и принялась за мороженое. Ему через год в армию, что верно, то верно, потому он и идет сейчас на эту работу; вернется из армии, начинать будет поздно. Он ждал аплодисментов — ведь он так все хорошо продумал и распланировал, проявил прямо-таки макиавеллиевскую хитрость: люди так редко умеют предусмотреть свое будущее. Шила облизала картонный кружок, поймав его взгляд, засмеялась и вдруг резким движением взяла его под руку; что это: поощрение или, наоборот, запрет? Что? Потом решительно спросила о Дугласе и его девушке, о Дугласе и его прежних девушках. Гарри отвечал охотно, даже с гордостью. Свет стал гаснуть, на экране появился титр: «„Песни в дождь“ могут смотреть все». Шила вздохнула и сказала:

— Он такой потрясающе красивый, — и смущенно вздохнула. Гарри возмутился, как будто его брата отругали.

Фильм начался, ее голова скользнула ему на плечо. Он почувствовал на шее тяжесть со волос и, чтобы не побеспокоить ее, сделал такой осторожный выдох, что чуть не задохнулся и даже брызнул слюной, но, к счастью, успел отвернуться. От этого движения рука его вырвалась: реши он высвободиться нарочно, так ловко ни за что бы не получилось. Сомнения позади. Его рука уверенно обвила ее плечи, локоть изогнулся, Шила вздохнула, он понял, на этот раз для него. Нагнулся к ней, чтобы коснуться губами виска, но встретил губы, которые жадно тянулись к нему; ее язык зашарил по его зубам, точно терьер, ищущий дичь. И он проник языком в ее рот, так он никогда раньше не целовался. Французский поцелуй, говорят. И пока с Джин Келли совершалось на экране, что там надо, они поцеловались, не помня себя, переведут дух и снова, его рука скользнула с ее плеча под руку, пальцы коснулись груди, легкой, тугой, обтянутой шелком. Шила подалась вперед, чуть нагнулась, и его рука, как чаша, обхватила ее грудь. Ноги его вдавились в пол, дыхание пресеклось.

В кабачке веселье в самом разгаре. В комнате для певцов Джек играет на аккордеоне, Ронни Грэм свистит «В монастырском саду». Одна женщина закинула ногу на ногу и крепко их сжала, выражая этим эмоции, порожденные заливистым свистом, и противодействуя мочевому пузырю: не хотелось идти сквозь строй мужчин, толпившихся в коридоре, ведущем во двор, где были уборные: вместо лагера можно капельку портвейна. Тысячу благодарностей. Так у вас прекрасно поют. «Будь я певчим дроздом» с присвистами прошу повторить.

Крепкие парни в спортивной комнате, невзирая на тесноту, мечут стрелки, только и слышен стук по мишени. Играют в Шанхай и напоследок в бычка. Один выигрывает: тук-тук-тук, стрелки ложатся все ближе к черному центру, перья торчат ровно. Пиво там разносит Дуглас.

В углу бара Дидо, точно огромная перевернутая на спину черепаха. Слабогорькое, если не возражаешь, слабогорькое. И здесь народу полно, как везде; чужак в углу — возможны неприятности, и Джозеф по спускает с него глаз.

На кухне в своем любимом углу сидит старый Джон и потягивает эль. Здорово, когда твой сын — хозяин кабачка. Джозеф всегда за ним хорошо ухаживает. На тахте сидят три толстухи из Дэлстона, затянутые в шелковые платья с глубоким декольте; грудь к груди, жирные как рождественские утки, у каждой рюмка джина и маленькая красная вишенка на палочке; они слушают, как поет и свистит Ронни, мурлычут вслед за ним слова песни, чтобы лучше запомнить, и все вместе в такт раскачиваются.

В эти четыре комнатки набилась сотня человек. Половые то и дело покрикивают, как носильщики: «Берегите спины! Осторожней, пожалуйста!» — и, прокладывая дорогу в толпе, на воздетых горе руках несут подносы, точно ковчеги завета.

Бетти и Джозеф в крошечном пространстве за стойкой обслуживают половых и тех, кто пьет в баре. Работают, как слаженный музыкальный ансамбль, как два жонглера: так ловко манипулируют бутылками, кружками, насосом, семейная труппа на сцене — интересно и трогательно. Без остановки один за другим заказы — Бетти уже не может справиться с длинным столбиком цифр; все подсчеты делает только Джозеф и крутится за стойкой с не меньшей быстротой, чем Бетти. На посторонний взгляд они кажутся идеально слаженной парой, но Джозеф все время чувствует под ее внешней приветливостью раздражение, подобное холодному течению под теплыми волнами. Пивная наводила на нее тоску, и, чтобы забыться, она работала до изнеможения. Джозеф думал, что она совсем его разлюбила, вся ушла в заботу о детях; эту свою любовь она не хотела делить ни с кем, даже с ним. Но его сокрушало ее лицедейство: с посетителями ласкова, с ним жестка; эти чувства чередовались в ней с быстротой кадров в киножурнале, Дуглас тоже мог быть таким. «Осторожнее, пожалуйста! Берегите спины!»