В Англии

На соревнованиях его гончая не вернулась, и он остался ждать. Он видел, как прибежали все собаки. Все, кроме одной. Шофер автобуса передал ему, что пора ехать: остальные больше не могут ждать. Судьи уложили свои вещички и уехали. Кросбриджский комитет разобрал палатку, погрузил на прицеп вместе с колышками и веревками, трактор все это увез. Кто-то предложил Джозефу подвезти его, но очень скоро любезность смочилась раздражением, Джозеф это заметил и уговорил приятеля возвращаться без него, а когда тот уехал, Джозефу стало как-то досадно.

Через полчаса он остался в поле совсем один, сумерки быстро сгущались. Он дунул в свисток и стал ждать — делать больше было нечего. Идти на поиски бессмысленно, он плохо знает холмы. Если собака запуталась в колючей проволоке и фермер ее заметил, он обязательно освободит ее и пустит опять по следу или принесет на место сбора.

Он поднял воротник плаща и, чтобы согреться, начал прохаживаться по полю. Теперь, когда выбирать было не из чего, он вдруг вздохнул свободно. Бетти предупредят, и она поймет, что выхода у него не было. В ситуациях, когда не надо принимать решения, человеку бывает очень легко. А он уже изнемог, ломая голову над тем, что делать дальше. Он уже сыт по горло «Гнездом». Нет больше смысла в нем оставаться. Но что еще он умел делать? Время от времени Джозеф дул в свой свисток.

Мэй решила, что он наверняка приедет на соревнования гончих; испекла для него яблочный пирог, надела чистый фартук и велела детям, когда соревнования кончатся, идти скорее домой и хорошенько умыться. Дети вернулись, как было велено; дядя Джозеф правда приехал, дал им по десять шиллингов (которые Мэй отняла — им же пойдут на книжки); Мэй очень разволновалась — приедет родственник, не кто-нибудь, а Джозеф. Она очень жалела, что муж уехал со старшим в Эпнердейл помочь с затянувшейся уборкой урожая: вот было бы славно, если бы Джозеф увидел всю семью вместе.

Услыхав шум отъезжающих машин, Мэй поставила на огонь чайник. Дети, вернувшиеся домой раньше, не знали, что Джозеф остался ждать собаку. Мэй хотела было послать их поискать Джозефа, но побоялась, что они опять все перемажутся или еще хуже — куда-нибудь удерут; но главное — она не хотела никого упрашивать.

В конце концов она позволила сыну и дочке переодеться и пустила гулять, дав каждому по свежеиспеченной булочке — яблочный пирог резать не стала.

Когда Джозеф пришел, она сидела одна перед огнем, подперев обеими ладонями подбородок; Джозеф поцеловал ее в раскрасневшуюся от жара щеку.

— Пойду дам ей кусок хлеба, Мэй. Я привязал ее к забору. Если не дать, она замучает нас, будет скулить.

— Дай-ка ей лучше вот это, — Мэй отрезала большой кусок пирога. — Они, бедняжки, такие голодные. Их ведь не кормят. Не ты, конечно, а все остальные. Ладно, ступай! — И она вытолкала брата, едва тот переступил порог, — я бы этих собачников самих заставила бегать по холмам в такой холод, — крикнула она вдогонку. — А бедные собаки сидели бы у меня в теплых машинах.

— Когда будет автобус? — первое, что спросил Джозеф, вернувшись со двора. Мэй заметила это, но упрекнула себя за придирчивость.

— В семь уходит в Уайтхевен, там пересядешь на терстонский, — сказала она.

— Значит, дома буду не раньше половины девятого, а может, и позже. — Джозеф снял пальто. — Ну что ж, давай чай пить. Теперь уже поздно расстраиваться. С Мэй можно притвориться, что страшного ничего нет: убедить себя и ее, что он может выкинуть из головы кабачок, где сейчас настоящий переполох.

— Давай садись поближе к огню. Совсем ведь замерз.

— Я все время ходил. Очень волновался, а Тинки подбежал ко мне сзади, как будто мы дома на прогулке. Прохаживаюсь я по полю, вдруг чувствую, кто-то тычется носом мне в карман, там у меня его банка с едой.

— Замечательно! — воскликнула Мэй, как будто брат рассказывал что-то необыкновенно интересное. Она заварила чай и стала накрывать на стол.

— Ты всегда очень хорошо пекла, — сказал немного погодя Джозеф. — Не ел такого пирога, яблочного пирога, целую вечность.

— Бетти тоже хорошо печет, — Мэй не хотела, чтобы за ее счет преуменьшали достоинства Бетти.

— Совсем не так. Совсем.

— Пожалуйста, не говори этого, Джозеф. В последний раз я у вас ела такой вкусный сдобный пирог. Еще одну чашку?

— У тебя здесь хорошо, — заметил Джозеф чуть-чуть свысока.

— А почему должно быть плохо?

— В самом деле, никаких причин нет.

— В мои-то годы пора хорошо жить. Я еще и сейчас не отказываюсь ни от какой случайной работы.

— Ладно, Мэй, не заводись.

— А я и не завожусь.

— Ну и прекрасно. А какой у тебя вкусный чай! — Джозеф помолчал и, улыбнувшись, прибавил: — А помнишь, как ты приносила мне у Сьюэлов яблочные пироги?

Лицо Мэй немедленно прояснилось, и она ответила: — Хорошее было время, а, Джозеф?

— Иногда я тоже так думаю. А иногда думаю, плохое.

— Да, ты прав. Плохое… — Мэй нахмурилась и нерешительно продолжала: — Но иногда все-таки были радости.

— Были, конечно.

— Их надо было убить за то, что они тебя выгнали.

— Нет, это было правильно.

— Правильно? — Мэй покачала головой. — Правильно, что выгнали?