В бурном потоке

После ужина мы отправились в кабачок. Никаких новых сообщений, однако каждый мог рассказать кое-что, чего не знали другие. Товарищ Поццуоли, хозяин кабачка, угощал вином бесплатно. За всеми столиками распевали карманьолу, хлопая в ладоши и отбивая такт ногами. Когда общее веселье достигло высшей точки, в кабачке появился доктор Валевский и взобрался на стул. Всегда недовольный и брюзжащий, он сегодня сиял. Мы ожидали услышать пространную речь, но он только прочел телеграмму, с которой обратился во Всероссийский совет рабочих и солдатских депутатов:{98} «Предлагаю организовать для всей вашей республики дело социалистической гигиены. Условия: никакой платы, никаких званий и чинов. Проезд за свой счет. Телеграфируйте согласие». Кончилось это сильнейшим приступом кашля с кровохарканьем — пришлось срочно отвезти его в больницу. Душко говорит, что у Валевского чахотка в последней стадии и он сам знает, что дни его сочтены. Но и в санитарной карете Валевский шепнул Душко на ухо: «Я еще поправлюсь! Когда революция поднимает голову, Валевскому рано ложиться в могилу».

14 ноября.

Вернулась домой после трехдневного пребывания в Лозанне. Владелец типографии на этот раз поставил нам жесткие условия — в качестве гарантии немедленно внести ему триста франков. Мы-де слишком много задолжали за прошлые номера, а между тем цены растут и т. д. и т. п. Так или иначе, он отказался приступить к набору специального выпуска. Пришлось мобилизовать все наши студенческие и молодежные секции в Лозанне. Каждый выложил все, что имел, и это составило девяносто пять франков. Наши деньги все больше обесцениваются, по курсу валюты я получаю теперь только четверть своего месячного содержания, и в моей «личной кассе» гуляет ветер. Мы взяли за бока сочувствующих, заняли у профсоюзов пятьдесят франков, и наконец швырнули типографу в пасть двести двадцать франков. На все ушел полный день. Я сама помогала набирать заголовки и верстать номер. При этом у меня чуть не выпала из рук доска с плохо укрепленным набором. Сейчас номер готов. Он произведет фурор! Один из наших художников-студентов изготовил клише для обложки: часть земного шара с контуром Европы, на заднем плане Петропавловская крепость, где заключенные томятся пожизненно, а из-за крепости вырастает факел; искры, в виде крошечных флажков, разлетаются от него по всей Европе. Нашелся среди наших и литограф, он взялся безвозмездно размножить этот рисунок в виде прокламаций.

На обратном пути дочитала наконец «Огонь» Барбюса — книгу, сопровождающую меня неотлучно в моих бесчисленных поездках между Женевой и Лозанной. Впечатление огромное! Незабываема сцена, где молчаливый Бертран неожиданно подает голос, и он, французский солдат-фронтовик, борющийся против Германии, произносит имя Либкнехта.

«— И все-таки… посмотри! Есть человек, который возвысился над войной; в его мужестве бессмертная красота и величие…

Я опираюсь на палку и, склонившись, слушаю, впиваю в себя звучащие в тишине вечера слова этого обычно молчаливого человека. Бертран звонко кричит:

— Либкнехт!»

Незабываемы и слова писателя о тех, кто превозносит войну или с ней мирится.

«…— Там те, кто говорит: «Как она прекрасна!»

— И те, кто говорит: «Народы друг друга ненавидят!»

— И те, кто говорит: «От войны я жирею, мое брюхо растет!

— И те, кто говорит: «Война всегда была, значит, она всегда будет!»

Есть и такие, которые говорят: «Я не вижу дальше своего носа и запрещаю другим смотреть вперед!» Все эти нелепости, от которых только гноится чудовищная рана на теле человечества; все эти люди, которые не умеют или не хотят установить мир на земле; все те, кто по той или иной причине цепляются за умирающий строй, защищают его и находят для него оправдание, — все эти люди наши враги!

«Они вам враги, где б они ни родились, как бы их ни звали, на каком бы языке они ни лгали. Ищите их на небе и на земле! Ищите их всюду! Узнайте их хорошенько и запомните раз навсегда!»