В дельте Лены

Неужели буря никогда не прекратится! Я спросил туземцев, далеко ли до следующей хижины на реке, и они сказали, что сорок вёрст, от которой до Матвея ещё семьдесят. Действительно, великолепная перспектива: почти триста вёрст до ближайшего населённого пункта, беспощадная погода, ни крошки еды, сами мы обморожены, а наши собаки, на которых мы только и могли рассчитывать, уже на грани смерти. Утром оказалось, что это буря ночью отдыхала, чтобы набраться сил для следующего дня! Чайник чая на завтрак, а затем, хотя туземцы настойчиво просили о дневном отдыхе, я настоял на том, чтобы продолжить путешествие за сорок вёрст до Кувины[80], следующей хижины. Они возражали, что собаки не могут идти дальше без еды и отдыха, но здесь я объяснил им, что нужно двигаться дальше, пообещав, что мы остановимся на один день восстановить силы в Кувине, и они, наконец, неохотно согласились. Мы снова вышли в шторм, ещё более слабые и голодные. Ноги мои, однако, так зажили в моей новой обуви, что я постепенно восстанавливал способность пользоваться ими и мог, когда собаки шли достаточно медленно, ковылять рядом с санями, держась рукой за поручень. Переход в этот день ничем не отличался от предыдущих, разве что наши бедные собаки ещё больше ослабели; они сильно хромали, требуя всё большей помощи от погонщиков.

Снег теперь был таким глубоким, что временами собаки не тянули сани, а просто беспомощно барахтались, путаясь в упряжи. Они подолгу отдыхали, потом трудились несколько минут, а затем, когда сани крепко застревали, обессиленные ложились, выли и скулили, как будто в ожидании побоев. Так мы боролись и отдыхали, и снова боролись, и каждый раз казалось, что это наш последний в жизни рывок; но скоро всё повторялось и казалось, этому ужасу не будет конца. Время от времени я в отчаянии решал спрятать экспедиционный груз в первом же безопасном месте, чтобы возвратиться за ним позднее, когда смогу, но после минутного размышления, вспомнив, как бережно мы хранили эти сокровища – научные данные и записи, результат двух лет тяжёлого труда и лишений, – я, стиснув зубы, дал клятву донести их, что бы ни случилось.

Несмотря на наше ограниченное знание местности и мою утраченную веру в наши карты, я всё ещё надеялся найти своих погибших товарищей живыми или мёртвыми. Туземцы, с которыми я теперь мог вполне вразумительно разговаривать, сказали мне, что протока, по которой мы шли, вела к Матвею и была одним из западных ответвлений Лены. Поэтому я был уверен, что даже если Делонг отклонился от неё, он в конце концов должен вернулся к ней снова, так как я шёл по следам Ниндемана и Нороса на север до самого Матвея и там нашёл пояс с «Жаннетты». Но я не подозревал, что к востоку от нас есть ещё дюжина рек, вдоль которых они могли пройти, а то, что они действительно отклонились от протоки, которой следовали мы, было видно хотя бы по количеству отбросов, которые мы находили в хижинах. И к тому же, мы не нашли никаких их следов после Уэс-Тёрдюна. Но это стало ясно мне только пять месяцев спустя, когда, возвращаясь из моей второй поисковой экспедиции в сопровождении Ниндемана, мы переправились через протоку в Уэс-Тёрдюне, а затем пошли на юг по западному берегу; и в том месте, где протока делает плавный поворот на запад, он заявил: «Здесь, сэр, мы снова переправились через реку и пошли на юг и восток».

Это и стало причиной того, что я потерял след, и тогда у меня не было возможности узнать об этом; но теперь, оглядываясь назад, я вполне понимаю, как легко и естественно было Делонгу совершить такую ошибку. Река повернула на запад. Он хотел идти не на запад, а на юг, и поэтому они снова пересекли её. Опять же на его карте, как, впрочем, и на всех картах, примерно там, где он думал они находятся, отмечена большая протока, которая течёт на запад почти до самого устья Оленька, и он, несомненно, полагал, что это главная западная ветвь, и что, пересекая её, он был на пути на юг к населённым местам.

Дни стали очень короткими, мы не видели солнца с тех пор, как выехали и Зимовьелаха в Булун; так что, когда мы добрались до Кувины, уже несколько часов было совершенно темно. Это был старый охотничий домик, принадлежавший Константину, и он был в плохом состоянии, но я не могу вспомнить, чтобы вид какого-нибудь жилища когда-либо наполнял меня хотя бы наполовину такой радостью, как вид этой хижины. Ибо я был измучен до обморока и замёрз до полного окоченения, а осознавал только то, что действую абсолютно механически. Я бодрствовал и понимал всё, что происходит вокруг, но потерял все ощущения и способность говорить и существовал как заводная кукла. Я лежал на санях, пока не разожгли огонь, и наблюдая, как туземцы ходят взад-вперёд, заметил, как работают их челюсти, и понял, что они нашли что-то поесть. Забравшись на четвереньках в хижину, я занял место у огня. Снег, покрывавший земляной пол, показался мне мягкой постелью, и я тут же заснул там, где лежал.