В долине Иордана

Сообщенныя мн свднія не были особенно успокоительнаго свойства. Нашъ гость пришелъ предупредить еасъ чтобы мы были осторожны и скоре уходили съ береговъ Іордана. Багровый дымъ нашихъ костровъ уже вторую ночь замченъ Бедуинами горъ, и они готовы перейти Іорданъ чтобы попросить бакшишъ у Франковъ, зашедшихъ въ область ихъ владній. Абу-Салехъ не желаетъ зла мискубъ хаджи (русскому поклоннику) котораго онъ видитъ уже третій день въ долин Эль-Гора и пришелъ оказать ему небольшую услугу, за что разумется полагается хорошій бакишишъ.

Кто былъ на Восток, тотъ знаетъ что такое бакшишъ, это растяжимое до безконечности слово. Отъ нсколькихъ пиричекъ (мелкая монета) онъ можетъ доходить до милліоновъ рублей, смотря по положенію и условіямъ дающаго и получающаго бакшишъ. Подачка нищему, бакшишъ, можетъ быть полкопйки, тогда какъ бакшишъ султана паш уже равняется тысячамъ лиръ, а бакшишъ хедива повелителю правоврныхъ измряется милліонами золотыхъ. При одномъ слов, даже намек на бакшишъ, я понялъ къ чему ведетъ хитросплетенную рчь нашъ ночной поститель. Не отрицая вовсе возможности подвергнуться нападенію за-іорданскихъ Бедуиновъ, которые часто переходятъ въ бродъ рку чтобы напасть на поклонниковъ и туристовъ, я усомнился невольно въ значеніи услуги которую навязалъ намъ Абу-Салехъ.

— Московъ аскеръ (русскій солдатъ) не боится Арабовъ, веллъ я передать своему гостю. — Для врага есть пули и сабли, какъ для друга — чашка кофе и трубка добраго табаку. Когда христіанинъ приходитъ какъ хаджа (покловникъ) на берега священной рки, онъ приходитъ молитсься, а не воевать и если Абу-Салехъ говоритъ правду, онъ увидитъ что самъ Аллахъ накажетъ тхъ кто мшаетъ молиться.

Мои слова непріятно подйствовали на Араба, который понялъ что его уловка не удалась, но надежда сорвать бакшишъ была слишкомъ велика, и онъ пытался уврять въ своей лжи, хотя самое лицо его изобличало лукавую рчь.

— Московъ храбръ, о томъ знаютъ Арабы, но онъ одинъ, а ночь темна; твой огонь идетъ высоко къ небу, и глазъ Бедуина видитъ его издали. Абу-Салехъ сказалъ все, онъ теперь покинетъ костеръ своихъ друзей. Кейсбахтъ (доброй ночи)!

Проговоривъ скороговоркой эти слова, Абу-Салехъ приподнялся, оправилъ свое ружье, осмотрлъ его кремни, и приложивъ руку ко лбу въ знакъ своего почтенія, медленно какъ тнь удалился въ кусты въ ту же сторону откуда и пришелъ.

До сихъ поръ спокойно бившееся у меня сердце теперь стало биться усиленне, и темное подозрніе пало какъ-то сразу на мою душу. Зачмъ приходилъ Абу-Салехъ, зачмъ предупреждалъ и зачмъ удалился? Не говорилъ-ли онъ правду? Не въ заговор ли онъ съ Бедуинами за-Іорданья? Что будетъ съ нами и что предпринять? Вс эти вопросы какъ-то неотвязно лзли въ голову, привода въ хаотическій безпорядокъ мысли такъ мирно и спокойно настроенныя прекрасною ночью. Если есть хотя доля правды въ словахъ Абу-Салеха, если хотя двое или трое Бедуиновъ собираются или соберутся напасть на насъ пользуясь тишиной ночи и покровомъ густой заросли іорданскихъ лсовъ, то положеніе наше не лучше чмъ запертыхъ облавой зврей, которыхъ собираются травить. Молча другъ на друга глядли мы съ Османомъ, не зная что предпринять, но чувствуя что мы не можемъ оставаться при прежнемъ ршеніи провести ночь надъ обрывомъ священной рки. Какъ-то невольно глаза наши устремлялись въ ту сторону откуда вышелъ и куда скрылся таинственный Абу-Салехъ, словно ожидая нападенія невидимыхъ враговъ. Костеръ нашъ началъ потухать, но у насъ не было охоты поддерживать его снова; намъ казалось теперь что лучше загасить его совсмъ чтобы въ самомъ дл не служить приманкой такимъ проходимцамъ какъ только-что покинувшій насъ ночной поститель, Абу-Салехъ.

Мой Османъ не былъ трусомъ на пол битвы, что доказываетъ медаль полученная имъ за экспедицію въ Іеменъ, но онъ боялся ночи, боялся ея призраковъ; все таинственное пугало его: мой утренній эпизодъ, кое-какіе разказы монаховъ и наконецъ странное появленіе Абу-Салеха разстроило окончательно моего каваса, и онъ не доврялъ самому себ. Вся фигура его выражала растерянность. Десять разъ онъ поправлялъ свои пистолеты, осматривалъ тупую саблю, къ чему-то продувалъ заряженное уже два дня ружье и вообще своимъ видомъ производилъ мрачное впечатлніе и на своего господина.

Пока мы сидли въ недоумніи, въ какой-нибудь полуверст отъ насъ раздался выстрлъ; длинный, протяжный какъ ударъ бича, онъ перекатился раза два-три въ лсной чащ и замеръ на той сторон Іордана. Я вздрогнулъ невольно, Османъ тоже; обоимъ намъ стало такъ жутко какъ предъ боемъ въ виду невидимаго врага подкрадывающагося къ намъ.

— Бжимъ скоре отсюда, господинъ! скоре зашепталъ чмъ заговорилъ мой кавасъ;— Бедуины пустыни недалеко, намъ уже не уйти отъ нихъ. Ружья ихъ быть-можетъ смотрятъ на насъ изъ чащи.