В долине Иордана

Не прошло и получаса какъ я, уже вполн успокоенный и не тревожимый выстрлами, пугавшими только въ густой поросли лса, лежалъ на своемъ плащ на голомъ песк, вперивъ свой взоръ въ голубое небо, гд боролось мерцаніе звздъ съ тихимъ ровнымъ сіяніемъ луны. Наши кони тоже отдыхали; только Османъ не могъ успокоиться вполн и какъ-то озабоченно посматривалъ вокругъ и особенно въ темную стну Іорданскихъ лсовъ, которые чернли недалеко отъ насъ. Прошло еще съ полчаса… Вперивъ свои взоры въ таинственный лсъ, попрежнему всматривался Османъ; давно приготовивъ свои пистолеты и ружье, мой кавасъ все еще не могъ освободиться отъ мысли о внезапномъ нападеніи Арабовъ пустыни и не разсдлывалъ коней, спокойно дремавшихъ на песк. Мои мысли не были такъ тревожны, и меня занимало боле небо чмъ вс опасенія Османа. Въ свтло-голубой серебристой синев плавали надъ нашею головой яркія созвздія. Почти въ зенит горла блистательная Вега; Арктуръ, Денебола, Регулъ и Проціонъ яркою дугой протянулись по синему небу, тогда какъ Альдебаранъ, Капелла и Алгенибъ слабо мерцали предъ золотымъ шаромъ полноликой луны. Привыкшій глазъ находилъ на голубомъ небосклон и Пегаса, и Кассіопею, и Медвдицъ, и Корону, но его взоры тонули въ надзвздной глубин пронизанной мягкимъ сіяніемъ мсяца.

— Уа-уа! Яраголь (смотри, человкъ)! вдругъ какъ бшеный вскрикнулъ Османъ и вскочилъ словно ужаленный змей… Длинное ружье блеснуло своимъ яркимъ стволомъ въ его рук, и я заслышалъ зловщій звукъ взводимыхъ курковъ.

Быстрый взоръ мой, упавъ съ небесъ на землю, запримтилъ блое пятно, ярко озаренное лучами мсяца, показавшееся на темномъ фон Іорданскаго лса. Пятно это казалось неподвижнымъ, потомъ начало отдляться и мало-по-малу очутилось на ровной поверхности залитой фосфорическимъ сіяніемъ; длинная металлическая полоска сверкнувшая на этомъ пятн позволила заподозрить ружье въ рукахъ новаго незнакомца, который подвигался не торопясь по направленію къ нашему становищу. Завидя новый предметъ, зафыркали наши кони и насторожили свои уши; арабскіе скакуны чуютъ издали друга и врага, говорятъ Бедуины, полагаясь часто на чутье лошадей.

— Эш-и-макъ (кто ты)? крикнулъ я выходя на встрчу блому незнакомцу. Отвта не было, но вся закутанная въ бломъ фигура продолжала приближаться. Сердце опять забилось сильне, рука невольно сжала крпче врную берданку, и я повторилъ свой вопросъ. Незнакомецъ въ отвтъ отчаянно замахалъ руками и показывая правою рукой на лсъ лвою ладонью давалъ мн знать чтобъ я замолчалъ…

Я подвинулся еще стараясь своею быстротой заглушить трепетаніе сердца и ободрить Османа, уже готовившаго нашихъ коней. Чмъ ближе подходилъ я къ блому незнакомцу, тмъ смле и порывисте былъ мой шагъ, и когда я былъ всего въ трехъ-пяти саженяхъ разстоянія отъ Бедуина, я услышалъ знакомый голосъ, по которому узналъ Абу-Салеха.

— Энта рагулъ таибъ Московъ (ты Русскій — молодецъ)! заговорилъ Арабъ, — но ты неостороженъ какъ женщина или овца. Бдный Абу-Салехъ снова пришелъ предупредить тебя что враги недалеки и что они ищутъ тебя и Османа. Бги поскоре въ эль-Риха (Іерихонъ), гд ты найдешь тихій покой и куда проведетъ тебя Абу-Салехъ.

При напоминаніи о врагахъ я почувствовалъ снова что моя смлость покидаетъ меня, но одинъ пристальный взглядъ на Араба, не умвшаго скрыть свою радость при вид моего страха, открылъ снова мн глаза. Съ какою-то особенною логическою силой представилось мн теперь что Абу-Салехъ лжетъ, что разказъ о дикихъ Бедуинахъ выдуманъ имъ самимъ для того чтобы сорвать съ меня бакшишъ, и что даже выстрлы напугавшіе насъ произведены были тоже его рукой.

— Аллахъ и его Пророкъ наградятъ Абу-Салеха за его любовь къ ближнему, отвчалъ я посл нкотораго молчааія, — но напрасно сынъ Эльгорской пустыни пытается напугать и обмануть Москова. Не первый годъ онъ живетъ въ лсу и самъ можетъ распознать друга и врага. Бедуиновъ нтъ вълсахъ Іордана, кром Абу-Салеха; это его ружье стрляло въ ночи, думая напугать одинокаго путника. Такъ не длаетъ честный Арабъ, и если Абу-Салехъ не покинетъ насъ, то мы имемъ ружья которыя не даютъ промаха. Иди съ миромъ откуда пришелъ. Аллахъ архамту (Господь тебя да помилуетъ).

Мои ршительныя слова не понравились коварному Бедуину; надо было видть какъ исказились черты его лица, какъ передернулась вся его длинная мускулистая фигура, когда Абу-Салехъ понялъ что его планы запугиванья рушатся, что его хитрость разгадана врагомъ, и тотъ надъ кмъ онъ хотлъ зло потшаться заставилъ отступить его самого. Руки его судорожно перебирали то винтовку, то широкій ханджаръ торчавшій за поясомъ. Глаза Абу-Салеха метали искры иготовы были, казалось, пронизать меня. Я слдилъ за каждымъ движеніемъ Араба, боясь его внезапнаго нападенія. Моя острожность впрочемъ была напрасна, потому что Османъ въсвою очередь не спускалъ глазъ съ Абу-Салеха, и пуля его винтовки пронизала бы послдняго при первой попытк къ нападенію.