В долине Иордана

Сердце забилось у меня какъ-то неровно при этихъ словахъ Османа; мн показалось что я слышу шорохъ таинственныхъ враговъ и вижу дула ихъ ружей направленнвхъ прямо на насъ. Между тмъ оторопвшій кавасъ собиралъ кое-какіе пожитки наши, разбросанные на становищ, и сдлалъ коней, повидимому не особенно расположенныхъ идти впередъ вмсто того чтобы проваляться на душистой трав.

Прошло еще нсколько минутъ, длинныхъ, тяжелыхъ, отчаянно скучныхъ… Кругомъ все было тихо, и какъ ни прислушивалось мое настороженное ухо, оно не могло ничего услыхать. Звуки лса и ночнаго покоя не нарушали ночной тишины; только сердце стучало какъ-то сильне, да шакалы стонали чаще и тоскливе. Далеко за ркой гд-то засвисталъ восточный соловей, и его малиновыя трели понеслись по долин Эль-Гора; «запахъ розы съ псней соловья несетъ съ собою счастливыя ночи, ядъ измны и коварная пуля таятся тоже во мрак ночей; пестрый олеандръ открылъ для поцлуя зефировъ (ниссимо) свои ароматныя губки, звуки лобзанія слышатся въ листв, срый буль-буль (соловей) поеть о любви, пылая страстью, стрекочетъ цикада… Тутъ же рядомъ крадется злодй, острый кинжалъ пьетъ кровь намченной жертвы, горькій ядъ мертвитъ тло, а свинцовая пуля ищетъ сердца чтобъ его поразить…»

Невольно мн припомнилась теперь когда-то слышанная псня Гафиза, невольно я отдался впечатлнію охватившему уже давно моего проводника. Врагъ могъ быть уже недалеко около насъ… Я весь превратился въ слухъ и зрніе, стараясь изъ звуковъ лсной чащи выдлить шорохъ ползущаго врага. и напрягалъ все свое зрніе чтобы пронизать темную стну зелени окружавшую насъ.

Наконецъ мы собрались и тронулись въ путь, убгая предъ невидимымъ и неосязаемымъ врагомъ. Кони медленно ступали и еле пробирались по тропинк въ густой поросли, поминутно зацпляясь и путаясь въ ней. Мягкіе звуки ихъ копытъ казались намъ громкими какъ выстрлы, а легкое пофыркиваніе — криками способными привлечь врага. Не отдавая себ вполн отчета во всемъ происходившемъ вокругъ, я халъ позади Османа торопившагося впередъ, повторяя вс крюки и завороты которые продлывалъ его привычный бгунъ. Невесело у меня было на душ, но досада брала верхъ надъ осторожностью, и мн казалось подлою трусостью бжать поддаваясь страху проводника и не видя въ глаза опасности.

— Стой, Османъ, мы не подемъ дальше! наконецъ не выдержавъ закричалъ я и остановилъ своего коня. Мой кавасъ обернулся, и на его изборожденномъ морщинами лиц при слабомъ отсвт ночи выразилось изумленіе.

— Яллахъ емхи (скорй впередъ)! какъ-то отчаянно крикнулъ онъ въ отвтъ, и вслдъ затмъ раздался второй выстрлъ, гулко прокатившійся въ чащ лсной.

Было что-то особенно потрясающее въ этихъ выстрлахъ пущенныхъ незримою рукой. Кто и зачмъ нарушалъ покой заснувшей пустыни, кому угрожали эти выстрлы, въ чью грудь была направлена свинцовая пуля, когда вокругъ все дышало покоемъ и безмятежною тишиной, вотъ вопросы которые докучливою чередой лзли въ голову. Пораженный, испуганный Османъ уже не слушалъ моихъ приказаній и мчался неудержимо впередъ, призывая за собой господина. Паника моего каваса, обстановка окружавшая меня и полная беззащитность въ виду таинственнаго врага, все это до того подйствовало на меня что я послдовалъ совту Османа и мчался по лсной троп, не обращая даже вниманія на то что сотни сучьевъ и втвей зацпляли и хлестали васъ и нашихъ лошадей. Первый разъ въ жизни я испыталъ тотъ паническій страхъ который гонитъ часто цлыя тысячи людей отъ одного призрака опасности и пережилъ въ самомъ себ минуты показавшіяся длинными часами…

Чрезъ четверть часа бшеной скачки, въ теченіе коей я не видалъ своего проводника, мой конь очутился на вызд изъ лса и помчался по открытой мстности разстилающейся до береговъ Бахръ-Эль-Лута. Показавшаяся изъ-за Моавитскихъ горъ полноликая луна слегка серебрила пустыню и придавала ей тотъ фантастическій оттнокъ который Арабы зовутъ «сіяніемъ ночи». При свт залившемъ пустыню я различалъ и своего Османа, и его коня, и даже небольшой блый узелокъ хранившій нашу провизію. Выскакавъ изъ густой поросли іорданскихъ лсовъ, пугавшихъ своею темнотой, и очутившись на ровномъ освщенномъ простор. на которомъ не могъ угрожать никакой невидимый врагъ, я почувствовалъ сразу что сердце перестало сжиматься, сознаніе прояснилось. И покинувшая было бодрость вернулась какъ-то сразу, когда миновали страхи порожденные мракомъ, и взоръ упалъ на поверхность залитую луннымъ сіяніемъ. Я пріостановилъ своего коня и, не желая углубляться въ пустыню, похалъ вдоль лса скрывавшаго Іорданъ. Только теперь я увидлъ ошибку которую вольно или невольно сдлалъ Османъ, бросившись со страха не поперекъ, а вдоль лсной полосы облегающей берега священной рки, что заставило насъ сдлать версты полторы-дв лишняго бга.