В долине Иордана

Немного отшельниковъ въ этой обители, повисшей надъ обрывомъ, заключившейся въ камень и ушедшей отъ соблазновъ міра на Гору Искушенія и Поста. Вчное безмолвіе, постъ, созерцаніе неба, борьба съ камнемъ и нуждой, вотъ на что обрекаютъ себя подвижники Сорокадневной Горы. Страшныя виднія нарушаютъ сонъ и покой молодаго отшельника, еще не привыкшаго къ пустын; даже паломники испытываютъ ихъ, оставаясь на ночь въ пещерахъ Горы Искушенія. Безмолвствуетъ сердце, уйдя въ свою глубину, но разгоряченная мысль работаетъ непрестанно въ ночной тишин и создаетъ во мрак пещеръ мнимые образы того кто дерзнулъ искушать самого Спасителя міра.

«Я помню живо, говорилъ мн одинъ почтенный іеромонахъ, первую ночь проведенную въ вертепахъ Сорокадневной Горы. Я не спалъ, потому что не могъ спать, охваченный чувствомъ живой радости и благоговнія, потрясенный впечатлніями которыя вынесъ съ Іордана, Іерихона и подымаясь на вершину Горы Искушенія. Утомленное тло спало, физическій человкъ лежалъ въ изнеможеніи, но душа смотрла своими очами, и воображеніе рисовало чудныя виднія библейской старины. Отъ временъ Лота и Авраама до эпохи хананейскихъ царей и отъ паденія Іерихона до крещенія Предтечи припоминались событія свтлою чередой; предъ моими внутренними очами проходили маститые патріархи, мудрые вожди избраннаго народа и грозный обликъ вопіющаго на берегахъ Іордана. Текутъ волны гршнаго народа къ струямъ благословенной рки. Вс сошлись воедино, трепеща предъ гласомъ вопіющаго въ пустын, зовущаго міръ къ покаянію и встрч Богочеловка. И предъ незримымъ обликомъ Грядущаго, кажется мн, померкаютъ и убгаютъ образы древняго міра: развратъ, многобожіе, жестокость, эгоизмъ и все порожденное мракомъ, уходятъ куда-то далеко и вмсто нихъ съ береговъ Іордана разливается по міру тихій божественный небесный свтъ; я чувствую это, сознаю, знаю, но не могу видть того что не дано въ удлъ человку. Рушатся капища древнихъ боговъ. Умъ молчитъ, отринувъ свои мечтанія, но сердце горящее какъ факелъ видитъ въ этихъ свтлыхъ видніяхъ прообразы страдальцевъ за Христа, краеугольные камни новой вры, людей для которыхъ жизнь есть любовь. И чувствую я что всепроникающій свтъ проникъ и въ меня, что сердце мое запылало огнемъ, тло мое просвтлло и стало легко, а умъ, истощенный мыслью, началъ снова понимать голосъ сердца. И мн стало такъ хорошо и легко какъ будто спали вс оковы приковавшія къ міру, какъ будто я готовъ былъ воспарить и летть вслдъ за свтомъ озаряющимъ міръ; какъ дитя не имющее прошлаго, котораго вся жизнь впереди, я отдался весь настоящему, стараясь вмстить невмстимое, и мн казалось вът минуты чуднаго виднія что я могу вмстить самый свтъ… Я пошелъ на встрчу къ нему, не зная и не заботясь о земныхъ преградахъ, пошелъ туда откуда онъ изливался, на встрчу самому Солнцу… Не долго разливалась по міру заря вчнаго сіянья, когда утро и Солнце были еще недалеко… Еще нсколько мгновеній — и оно явилось на свтломъ горизонт, озаривъ весь міръ лучами новаго свта и наполнивъ его сіяніемъ нисшедшимъ отъ небесъ. Въ этомъ царств свта, сіянья и лучей, въ которомъ утонули и небо, и земля, явился кроткій образъ Того о Комъ вщали пророки, Кого ожидалъ міръ и предъ Кмъ убгала вковая тьма. Онъ явился принося свтъ, но человкъ не сумлъ встртить Его, но сумлъ въ сердц своемъ заключить мракъ вмсто свта и ненависть вмсто любви… И представилось мн снова что въ мір тьма, что одолли древніе боги, что зло побдило добро и Вчный Свтъ заключился въ темной пещер горы. Невмстимое умстилось въ вертеп, и сіяніе озарявшее весь міръ утонуло во мрак, въ который погрузилась земля. Мракъ и ужасъ заполнили все, отяжелло снова мое тло, преисполнилось сердце порокомъ и грхомъ и темныя мечтанія завладли умомъ и наполнили его мрачными видніями. Мн казалось тогда что преисполненный тьмой и грхомъ, я вижу образы мрака который побдилъ Свтъ и поглощаетъ меня самого, какъ поглотилъ уже весь міръ. Что-то ужасное, безобразное, колоссальное, растущее представилось предо мною; я чувствовалъ что въ мои глаза смотрится кто-то, что холодъ и смерть проникаетъ внутрь меня, останавливается и леденетъ кровь, замираетъ сердце и мозгъ наполняется ужасами которыхъ не можетъ передать языкъ. Огонь и мракъ, безмолвіе и громъ, колоссальность и ничтожество, что-то и ничто, форма и хаосъ, — вотъ что предстало предъ моими умственными очами во мрак пещеры Горы Искушенія… Дикій крикъ вырвался изъ моей переполненной ужасомъ груди… Я проснулся, и надъ моимъ изголовьемъ старый монахъ читалъ святыя слова молитвы…

„— Успокойся, брате, говорилъ многоопытный старецъ, тебя постило видніе. Проснись, возстань и принеси молитву Тому Кто въ этой пещер поборолъ Искушеніе, побдилъ мракъ и одоллъ князя тьмы…