В долине Иордана

Наконецъ я достигъ чащи, а съ ней и водъ священнаго Іордана. Нечего и говорить съ какою радостью я соскочилъ съ коня и бросился въ его струи, тмъ боле что боли въ глазахъ начинали меня безпокоить какъ возможный предвстникъ боле глубокаго раздраженія внутреннихъ частей органа зрнія. Я упивался, захлебывался іорданскою водой, мылъ въ ней все тло, прополаскивалъ ротъ, брызгалъ себ въ глаза. Плесканье мое въ прохладныхъ струяхъ Іордана было заразительно до того что не выдержалъ даже Османъ, досел протестовавшій противъ купанья. Раздвшись онъ вошелъ въ воду, обмылъ себ лицо, а потомъ, стоя по колно въ Іордан, началъ поить и обрызгивать нашихъ взмыленныхъ лошадей.

Безъ особенныхъ приключеній я вернулся къ г. Пижо, который привтствовалъ меня новымъ взрывомъ хохота и поднесъ мн стаканъ добраго іерусалимскаго вина, оказавшагося не безполезнымъ посл всей этой передряги и боле чмъ двухчасоваго пребыванія въ костюм первобытнаго дикаря.

Было уже довольно поздно когда наконецъ мы успокоились отъ трагикомическаго приключенія, нарушившаго мирную стоянку нашего соединеннаго каравана. Экскурсія къ Іордану имла то благое послдствіе что привезенъ былъ новый запасъ свжей воды, обновленный во всхъ посудинахъ. Я заварилъ походный чайникъ и угостилъ русскимъ чаемъ своего собесдника и его проводниковъ. Національный напитокъ нашъ до того понравился г. Пижо что мы вскипятили другой чайникъ на костр разложенномъ изъ сучьевъ тарфы, привезенныхъ съ береговъ Іордана.

Темная безлунная ночь не оживляетъ воображенія какъ озаренная трепетнымъ сіяніемъ мсяца; та манитъ къ покою и тишин, эта возбуждаетъ воображеніе, будитъ грезы и волнуетъ умъ. «Въ темныя ночи ходитъ грхъ надъ землей; убійство, насиліе и грабежъ, все укрываетъ безлунная ночь. Ночи ясныя — т же дни; он созданы для псенъ и любви, он приходятъ для поэтовъ и для влюбленныхъ сердецъ», такъ говоритъ одинъ изъ рапсодовъ Востока, посвящая ночи свои вдохновенныя псни.

Г. Пижо вдругъ приподнялся имолча удалился въ свою палатку; я думалъ что онъ пошелъ спать, но каково было мое удивленіе когда черезъ три минуты онъ вернулся и легъ снова на коверъ, принеся съ собою небольшой, но изящный кларнетъ.

— Я попробую вторить стонамъ земли, говору моря и крикамъ шакаловъ, заговорилъ онъ, приспособляя свой инструментъ. Я попробую оживить звуками Мертвое Море, которое, вроятно, еще не слыхало иныхъ псенъ кром говора своихъ волнъ, свиста бури и завыванія гіенъ. Я попробую послать по втру свою псню и посмотрю, не вернется ли она съ неба, какъ говоритъ образно поэтъ.

— Есть арабское преданіе что море любитъ псни и играетъ когда слышитъ звуки мелодіи, отвчалъ я. Попробуйте разбудить море, оживить пустыню и заставить говорить скалы. Бедуины Краснаго Моря говорили мн что ихъ флейты волнуютъ воду и заставляютъ звучать скалы, ичто псней красавицы Зюлемы заслушивались и камни, и море, и втеръ, и небо….

Заплъ кларнетъ, чудные звуки понеслись въ безмолвіи ночи, полетли по долин эл-Гора, покатились по гладкой поверхности моря и поднялись, казалось, къ самому небу вмст съ легкимъ бризомъ наввавшимъ съ озера Лота. Наши Арабы приподнялись со своего ложа и, поглядвъ сонными глазами, опустились снова, закутавшись въ свои шерстяные бурнусы.

— Ла джаибъ Валлахи (это удивительно, клянусь Богомъ)! пробурчалъ себ подъ носъ старый Османъ, котораго выходка Француза удивила еще боле чмъ проводниковъ Пижо, привыкшихъ къ штукамъ своего господина. Поистин глупъ этотъ Франкъ! продолжалъ ворчать мой кавасъ, который не могъ переварить музыки нарушавшей его сладкій покой.

Я оставался недвижимъ, боясь самымъ движеніемъ своимъ нарушить прелесть очарованія, изъ котораго не хотлъ выходить. Я уже забывалъ что предо мной пустыня, что у ногъ моихъ плещется Мертвое Море, что дикіе Бедуины быть-можетъ крадутся къ нашему становищу. А чудные звуки все лились и лились, словно изъ невидимой вышины; они летли съ дыханіемъ воздуха, бжали по земл, лепетали во всплескахъ моря и уносились съ втромъ.

Чарующіе звуки вдругъ оборвались, страшное безмолвіе вдругъ воцарилось тамъ гд, казалось, пло все вокругъ и вмсто дивной мелодіи какъ-то сильне вдругъ послышались и говоръ моря, и шелестъ втра потянувшаго отъ моря.

— Я вызвалъ, кажется, втеръ, проговорилъ посл нкотораго молчанія Пижо; мой кларнетъ разбудилъ видно Эола, мирно дремавшаго въ дикихъ ущельяхъ Бахръ-эль-Лута; посмотрите какъ тянетъ втеръ, какъ начинаетъ рябиться море, какъ разрастается тучка надъ нами… Арабы, видно, правы говоря что музыка можетъ вызывать какъ и усмирять бури и втры.