В гостях у эмира Бухарского

На порогѣ залы церемонно встрѣтилъ насъ тучный содержатель бани и съ почтительными поклонами проводилъ въ особый уголокъ, завѣшанный, ради скромности, ковромъ, къ заранѣе приготовленнымъ для насъ диванамъ. Тотчасъ же около каждаго изъ насъ, словно изъ земли, выросло по одному банщику, которые проворно помогли намъ раздѣться, затѣмъ немедленно обернули вокругъ каждаго такъ называемую «простыню скромности» (лунги) и подсунули подъ ноги деревянныя сандаліи. Послѣ этого, осторожно взявъ подъ руки и сведя внизъ, они проводили насъ въ темную, какъ бы подземную залу, гдѣ въ первую минуту, за густыми волнами горячаго пара, не видать было даже огоньковъ, теплившихся въ двухъ или трехъ настѣнныхъ чиракахъ. Но потомъ, когда мой глазъ попривыкъ къ этой полутьмѣ, я разглядѣлъ, что въ стѣнахъ залы подѣланы достаточно широкія и углубленныя ниши, съ каменными скамьями, которыя нагрѣваются снизу извнутри, чрезъ паровыя трубы, и покрываются для большаго удобства посѣтителей кошмами и простынями. Въ этихъ нишахъ обыкновенно и моются. Кромѣ того, въ разныхъ мѣстахъ виднѣлись низенькіе входы, ведущіе въ отдѣльныя и совершенно темныя каморки, въ родѣ могильныхъ склеповъ, устроенныя для любителей наиболѣе сильнаго пара, гдѣ, однако, мнѣ показалось до того горячо и душно, что я не могъ выдержать тамъ и полуминуты, рискуя или задохнуться, или умереть отъ удара. Съ этимъ милымъ мѣстечкомъ, составляющимъ верхъ наслажденій сего бухарскаго эдема, едва ли и нашъ всероссійскій полокъ можетъ, сравняться. Къ счастью моему, банщикъ понялъ смыслъ того тона, какимъ я проговорилъ ему: «яманъ, яманъ!» (не хорошо, скверно) и ощупью поспѣшилъ вывести меня въ залу, температура которой показалась мнѣ теперь весьма сносною. Здѣсь усадилъ онъ меня въ одну изъ нишъ, переставилъ поближе чиракъ и приступилъ къ своему дѣлу.

Не стану описывать вамъ въ подробности всѣхъ продѣланныхъ надо мною манипуляцій и тонкостей восточнаго массажа, но не могу воздержаться, чтобы не представить, такъ сказать, его общей программы. Начинается операція съ потѣнья, и когда банщикъ найдетъ, что тѣло ваше уже достаточно распарилось, онъ принимается разминать и похлопывать васъ и надавливать плечи, ребра, бедра; тянетъ и перебираетъ суставы, встряхивая вамъ руки и ноги, такъ что суставы взаправду, какъ говорится, трещатъ и похрустываютъ, но вамъ отъ этого не больно. Затѣмъ заставляетъ васъ нагнуться впередъ, чтобы подставить ему спину, и начинаетъ выколачивать по ней дробь, словно котлеты рубитъ ребрами вытянутыхъ ладоней, и тутъ же время отъ времени пощекотываетъ зачѣмъ-то подъ носомъ и за ушами, а наконецъ, въ довершеніе всѣхъ этихъ пыткообраэныхъ удовольствій, внезапно вскакиваетъ вамъ на поясницу, упираясь колѣнами въ спину, затѣмъ садится на нее верхомъ и принимается по васъ ерзать и прыгать, уминая кулаками ваши бока и лопатки и напряженно проводя большими пальцами вдоль становаго хребта, въ переборку между позвонками. При этомъ еще отъ усердія онъ все время сопитъ и кряхтитъ, и стонетъ. Все это, однако, очень скоро мнѣ надоѣло хорошенькаго понемножку — и потому я приказалъ ему мыть себя просто; но оказалось, что просто мыть онъ не умѣетъ, и видя, что искусство его не оцѣнено по достоинству невѣжественнымъ кяфыромъ, поспѣшилъ продѣлать надо мною заключительный актъ восточной бани, состоящій въ троекратномъ обдаваніи паціента теплою водой изъ большой лохани. Но послѣднее оказалось горше всего предшедшаго: первая вода, вылитая на мою голову, до такой степени припахивала какою-то вонючею гнилью, что я рѣшительно воспротивился повторенію надъ собою послѣдней операціи, и съ брезгливымъ чувствомъ поспѣшилъ выбраться изъ этого противнаго склепа на свѣтъ и воздухъ предбанной залы, тѣмъ болѣе, что по стѣнамъ ниши, къ довершенію всѣхъ прелестей, ползали отвратительныя мокрицы.

Одаривъ тучнаго хозяина шелковымъ халатомъ, а мучителямъ нашимъ выдавъ «силяу», по серебряному рублю на брата мы разстались съ «лучшею» изъ шахрисебскихъ бань. Каковы же худшія!.. Не знаю, какъ на кого, но что до меня, то я въ бухарскія бани больше не ходокъ. Благодарю покорно!

— Нѣтъ, господа, справедливо замѣтилъ кто-то изъ нашихъ: — какъ хотите, но лучшія восточныя бани, какія я знаю, это Воронинскія въ Петербургѣ.

На возвратномъ пути эсаулъ-баши повели насъ уже другою, кратчайшею дорогой. По выѣздѣ изъ крытаго базара, въ сѣдельномъ ряду замѣтилъ я одну небольшую оружейную лавчонку, въ которой между разнымъ хламомъ, въ родѣ кремневыхъ и ударныхъ ружей и пистолетовъ, тульской работы, висѣло нѣсколько афганскихъ и хорасанскихъ весьма порядочныхъ клинковъ, двѣ металлическія литавры (тябли-ризя) и великолѣпный стальной щитъ старой хорасанской работы, украшенный вязевыми надписями въ медальонахъ и прекрасно-гравированнымъ узоромъ съ золотою насѣчкой по широкому бордюру. Эти три вещи съ четырьмя лучшими клинками были немедленно пріобрѣтены мною для моей оружейной коллекціи.