В краю несметного блаженства

К несчастью, ни Доновану, ни всем присутствовавшим в жилом корпусе не суждено было дождаться ответа: двор наполнился чьими-то душераздирающими криками, и всё внимание в одночасье перескочило на то, что же произошло снаружи, а произошло, как выяснилось, серьёзное нападение на охранника в одном из корпусов. В нём охрана не стояла в дверях, как в случае с корпусом Донована, а сразу пошла вглубь – размыкать однородную толпу и разбивать её, для удобства, на двойки, тройки и четвёрки. Неожиданно охраннику, отстранившемуся от своих сотоварищей и топтавшемуся позади, прилетело чем-то тяжёлым (как впоследствии прояснилось, деревянным бруском) по голове. Не успев оклематься, он получил ещё один удар, на сей раз колющий, в правый бок, и оставаться безмолвным, как после бруска, уже не было возможности. Мужчина вскрикнул, застонал от боли и попытался избавиться от объекта, торчавшего у него сбоку, но он был загнан весьма глубоко, и каждое прикосновение к нему, даже самое слабое, в буквальном смысле разрывало нутро и причиняло немыслимые страдания. Заключённые расступились перед изнывавшим охранником, и он, надрывая горло, выбежал на улицу, чем прибавил хлопот приятелям, которые не понимали, что приключилось за их спинами несколько секунд назад. Заметив раненого, они выбежали к нему на помощь и параллельно с этим принялись орать на толпу зэков, спрашивая, кто совершил столь подлое нападение. Им никто не отвечал: все узники сами стояли ошеломлённые, потому что никакого совместного нападения не планировалось и вовсе не обговаривалось, так что атака эта была сюрпризом и для них тоже. В ответ на повальное молчание озверел тюремщик с густой бородой, ибо пострадавший был его лучшим другом, за которого руки чесались взять и поскорее отомстить. Вытащив пистолет из кобуры, но не найдя того, кто проткнул друга заострённым деревянным штырём, он сгоряча шмальнул в направлении толпы заключённых, попал кому-то в голову и в результате моментально убил ни в чём не повинного человека. Раздались вопли объятых диким страхом людей.

– Что за стрельба? – обернулись охранники, в это время поднимавшие приятеля на руки, чтобы отнести его в медпункт.

– Выходи сюда, – не унимался бородач, – выходи, трус, мерзкий урод и подонок, иначе всем твоим сокамерникам несдобровать! Я буду стрелять по ним, пока ты не выйдешь, и кровью их запятнан будешь лично ты!

Он произвёл ещё один выстрел. Пуля, к счастью, никого не задела, устремившись в лампочку на потолке, но её вылет привёл к тому, что заключённые, под наитием бессознательных инстинктов, энергию своего страха преобразовали в энергию общей силы и грубой животной решительности. Подобно злобным псам, сорвавшимся с цепи, они всей своей человеческой массой кинулись на выход. Взволнованный охранник, конечно, стрелял по этому безликому сгустку и расстрелял весь магазин: кто-то, получив огнестрельные ранения, свалился на землю и тут же был растоптан толпой, которая продолжала стеснять пространство тюремного двора, но на общее движение сгустка эти «сакральные» жертвы никак не повлияли. Догнав до смерти напуганного стрелка и захватив его в свой сгусток, люди разорвали на нём всю одежду, изуродовали, перемололи его, прошлись по нему сотней пар ног и выплюнули из толпы как инородный материал. Он лежал неживой, затоптанный в землю, весь в крови и снегу, выдавленный, как тюбик, с исторгнутой душой, так и не нашедшей отмщения за лучшего друга.

Пламя восстания перебросилось и на остальные жилые корпуса. Воодушевившись успехом первопроходцев, прижавших дворовую охрану, и помыслив о долгожданной свободе, все загорелись желанием покинуть казармы и присоединиться к этой, как они считали, настоящей революции, но экстаз их продлился недолго: на территорию Органа Реабилитации, в связи с чрезвычайной ситуацией, с трёх вертокоптеров через десять минут были высажены штурмовые отряды столичного Надзора, которые начисто прикончили любые идеи о восстании заключённых. Штурмовики с подавлением восстания не церемонились и осмотрительностью при зачистке не блистали, а безжалостно стреляли из автоматов по всему, что представляло из себя любую малейшую угрозу. Например, от массы первопроходцев остался жалкий комок из пары десятков человек, охваченных ужасом и уже готовых встать на колени и сдаться, а о прочих зэках, менее собранных и сконцентрированных, и говорить было нечего. Революция обернулась сильнейшей контрреволюцией и была задушена.