В мире античных образов

Одна из интереснейших проблем в истории античной общественной мысли — отношения античного человека к созданному им сонму богов. Как будто не представляет большого труда сконструировать историю античного богоборчества. Если уже у Гомера бога не стесняются в подборе эпитетов при разговорах друг с другом, а сам поэт непрочь представить их в достаточно легкомысленном, виде, то расцвет рационалистической мысли в античной Греции еще более развенчивает каноническую религию. Еврипидовский Беллерофонт прямо заявляет: «И после этого говорят, что на небе есть боги. Их нет там, их нет, если только люди не хотят безумно верить старым сказкам». Правда, Еврипид — новатор и просветитель, но и аристофановская комедия часто преподносит бессмертных в буффонном и гротескном виде: трусишка Дионис страдает медвежьей болезнью при посещении подземного царства, герой Геракл оказывается обжорой, а по характеристике своего спутника Посидона — «негодником, простофилей, лакомкой» или, еще выразительнее, «брюханом... жадиной». И это консервативный Аристофан, очень недолюбливавший Еврипида за его просветительство и злостно окарикатуривший Сократа за религиозно-моральные «новшества».

Однако рядом с этим вольномыслием, захватившим даже людей консервативных взглядов, имеются явления совсем другого порядка. Древняя Греция не знала ни развитой власти жреческого сословия, ни процессов инквизиционного типа, но своеобразный суррогат церковной организации и церковной кары все же существовал в виде своего рода государственной религии, минимума вероисповедных норм, обязательных для рядового гражданина. Даже в Афинах эпохи Перикла предложение знатока древностей ханжи Диопифа давало возможность применения процесса эйсангелии, употреблявшегося лишь по важнейшим преступлениям против государства, ко всем отрицателям божественного миропорядка. Софист Диагор, отрицавший существование божества С этической точки зрения, на основании отсутствия справедливого возмездия людям, был не только заочно осужден на смерть, но и другие греческие города-общины получили приглашение принять участие в преследовании вольнодумца. Участь Сократа общеизвестна. Но есть один характерный момент во всех процессах подобного рода: религиозное обвинение обычно густо пропитано политическими мотивами.

Получается впечатление, что само обвинение в «безбожии» только предлог, неуклюже прикрывающий борьбу на политической почве. Признание культа законных богов — своеобразный паспорт или свидетельство о политической благонадежности. Не иначе дело обстояло и во времена Лукиана. При весьма шорокой веротерпимости римское правительство время от времени требовало от подданных либо хотя бы внешнего исполнения обряда в честь капитолийских богов, либо еще более обнажало политический смысл античной религии, вводя знаменитый культ императоров. Юридический анализ «гонений» на христиан свидетельствует лишь о максимальном либерализме римских властей вплоть до эпохи Диоклетиана и о минимальных требованиях, вдобавок чисто формалистического характера, предъявлявшихся к инакомыслящим, в том числе и к христианам.

* * *

Разрешение этой кажущейся антиномии между античным свободомыслием и религиозным формализмом в своих общих чертах содержится в формулировке Энгельса: «... всякая религия является не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в их повседневной жизни, — отражением, в котором земные силы принимают форму неземных»[18]^. Социальный аспект официальной античной религиозности заключался в том, что греческий Олимп или римский Капитолий являлись фантастическим отражением власти рабовладельческой верхушки античного общества. В «Немецкой идеологии;) сущность этой рабовладельческой верхушки, державшей в своих руках аппарат государственного принуждения, характеризуется следующим образом: «Граждане государства лишь сообща владеют своими работающими рабами и уже в силу этого связаны формой общинной собственности. Это — совместная частная собственность активных граждан государства, вынужденных перед лицом рабов сохранить эту естественно возникшую форму ассоциации»[19]^. Античное рабовладение и ростовщический капитал систематически давили и разрушали все формы производства, «при которых производитель еще является собственником своих средств производства». Именно в этой постоянной борьбе рабовладельца и ростовщика с мелким крестьянином и ремесленником заключается основной производственный антагонизм рабовладельческого способа производства, который мог быть разрешен лишь при условии, если бы гибнущие свободные производители приняли деятельное участие в уничтожении основного классового антагонизма античного общества — между рабами и рабовладельцами.

Представитель интеллигентных профессий, поскольку он не предавался «изящным искусствам» только как дилетант, был очень близок по своему социальному положению к мелкому самостоятельному производителю.