В мире античных образов

В римской истории это приниженное и зависимое положение представителя интеллигентных свободных профессий еще более обнажается. В этом отношении уже достаточно характерно все поведение Горация, человека по своей природе скорее самолюбивого, но для получения мало-мальски самостоятельного положения принужденного всю жизнь унижаться перед сильными мира сего. У Марциала лесть и прислужничество принимают еще более грубые и раболепные формы.

* * *

Лукиан скорее принадлежал к числу баловней судьбы из среды космополитической интеллигенции Римской империи. Он не терпел больших лишений и во время своих странствований в качестве софиста или ритора, а на склоне дней получил даже хороший пост на государственной службе. Сын мелкого самосатского ремесленника, он закончил свою карьеру на должности крупного чиновника александрийского суда. Уже это одно показывает, что риторская и писательская деятельность Лукиана не смогли его достаточно обеспечить и послужили лишь трамплином к занятию хлебной государственной должности. Характерным же для Лукиана как писателя следует считать его положение в Антиохии, когда ему пришлось осыпать комплиментами бездарного соправителя Марка Аврелия, Люция Вера, и любовницу последнего, гетеру Пантею.

По-видимому, в это время положение Лукиана не слишком отличалось от положения философствующей интеллигенции вообще, как оно охарактеризовано в «Немецкой идеологии», — т. е. было близким к положению придворного шута.

Естественно, что в длительной и довольно безуспешной борьбе между крупными рабовладельцами и мелкими производителями эти обездоленные интеллигентские группы должны были занять свое место, которое предопределялось их экономическим положением, более всего близким к положению мелкого ремесленника. И, подобно последнему, в душе каждого интеллигента жило два идеала: один — потенциального рабовладельца, достижимый лишь в счастливых и исключительных случаях, другой — сохранения своего самостоятельного и независимого положения, невозможный при существовании рабовладельческого общества. Это обстоятельство обусловливало и половинчатость тех лозунгов и программ, которые формулировались отдельными интеллигентскими группировками в революционно-демократических движениях античности. Разумеется, идеологическая борьба против существующего строя не прекращалась и в более «мирные» времена, когда отсутствовал непосредственный революционный кризис. На религиозном фронте она принимала разнообразнейшие оттенки — от попыток реформации, «очищения» официальной религии рабовладельческого общества до проповедей либо полного религиозного скепсиса, либо атеизма. Таким образом, и в ней жила та же половинчатость, что и в революционных программах социально-экономического порядка. Разрешение кажущегося парадокса, заключающегося в противоречии между официальным «благочестием» античности и ее богоборческими течениями, следует искать в основном производственном антагонизме античности. Государственная религия и интересы рабовладельческой верхушки, с одной стороны, реформаторство, богоборчество и интересы самостоятельного физического и умственного труда — с другой.

* * *

По установившейся в исторической — особенно германской — науке традиции принято считать, что Римская империя первых двух веков нашей эры была самой благополучной эпохой за все существование античного мира. Установление «римского мира», развитие промышленности и товарооборота, повышение культурных потребностей, наконец, наличие большого количества «мудрых» императоров — вот основы этой укоренившейся точки зрения. Пристальное изучение источников и социологическая оценка имперской жизни I—II вв. н. э. вряд ли смогут оправдать этот беаудержный исторический оптимизм.