В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

На следующий день пришла Смитсон и тепло поздоровалась со мной. «Значит, вы и есть та самая Элизабет, подруга Клодии!» — воскликнула она. Смитсон поручила мне продолжать подшивать края накидок; этой работы мне хватило надолго. Накидки были сделаны из так называемого «полотна времен Гражданской войны». Ткачиха выбирала узор по собственному усмотрению. Никто не знал точно, каков «возраст» этой ткани и откуда она к нам попала. Покончив с накидками, я принялась подшивать разноцветные скатерти, вытканные Клодией. Их было свыше тридцати — зеленые, желтые, голубые, розовые. Скатерти были сделаны из широкой средней и двух узких боковых полос; эти полосы я скрепляла плетеными кружевами такого же цвета — тонкая работа, требующая предельного внимания и тщательности. Смитсон научила меня заделывать скошенные углы. Часть скатертей я закончила к рождеству, остальные — к пасхе. Их передали в столовую для начальства, где ими пользовались по торжественным дням. Стирать их полагалось только вручную.

Занавески, накидки и скатерти изготовлялись из ярких и, как правило, новых тканей. Коврики делались из отходов. Женщины, которые по возрасту или состоянию здоровья не могли ткать, разрезали тряпье на полосы, сшивали их по концам и сворачивали в рулоны. Они работали за необыкновенно длинным столом. Рулоны складывались в большие ящики, громоздившиеся штабелями в кладовой. Вместе с одной заключенной я время от времени перебирала содержимое ящиков, подыскивая подходящий материал. Из желтых и красных полос мы шили яркие коврики. Некоторые женщины ничего путного делать не умели, и их работу приходилось переделывать заново или вовсе браковать. Вопреки правилам, установленным цля тюремных мастерских, мисс Смитсон не требовала от нас полной тишины. Но разговаривать следовало вполголоса.

В мастерской распарывали старые нейлоновые мешки для воздушных стрельб и парашюты, поступавшие из армии и флота. Они были огромные и с номерами. Один развернутый парашют занимал весь стол, и его обрабатывали сразу несколько женщин. Полосы парашютной ткани складывали, утюжили и передавали в швейную мастерскую или в коттеджи, где из них шили белье и ночные рубашки. Обрезки поступали обратно в мастерскую. Из них получались мягкие белые коврики, настолько приятные, что надзирательницы охотно брали их в свои квартиры. Для заключенных мы делали коврики из грубой шерстяной ткани. По моему предложению ткачихи старались оформлять их как можно красивее. Я говорила им: «Представьте себе, что коврик попадет в вашу комнату, вот и вложите в него, как говорится, всю душу». Вообще я советовала делать только то, что действительно шло на пользу заключенным.

Как-то, занимаясь генеральной уборкой, мы обнаружили на дне шкафа большое количество красителей, и я предложила Смитсон окрасить отходы белого материала. Она ответила, что пользоваться этими красителями запрещено. В книге Мэри Гаррис рекомендовалось обучать заключенных набивке и крашению тканей; видимо, с этой целью и были припасены найденные нами красители. Однако Смитсон так и не дала пустить их в дело. Еще одна нелепость: вместо оригинальных цветных ковриков мы поневоле изготовляли только белые, а ведь они были непрактичны.

Или вот другое глупое правило: в мастерской нам запрещали выбрасывать какие бы то ни было отходы, прежде чем их не браковала инспекция. Все подвалы и чердаки постепенно оказались забиты неимоверным количеством хлама. Деревянные челноки ткацких станков рассыхались и распадались на части, и хотя восстановить их было заведомо невозможно, мы не смели выбросить их на свалку. Загромождая складские помещения, они только усиливали опасность пожара. В уборной стояли огромные ящики, переполненные полуистлевшим тряпьем. Иногда мы тайком бросали охапки этого старья в мусоросжигательную установку. Мне кажется, надо, чтобы в один прекрасный день в Олдерсон прибыла специальная комиссия конгресса США и торжественно распорядилась предать огню тонны скопившегося здесь хлама — рассадника пыли и грязи.

Когда я начала работать в мастерской художественных изделий, снабжением ткацкого отделения ведала одна индианка. После ее освобождения Смитсон попросила меня заняться этим. Поскольку от меня требовалось держать под замком ткани и нитки, а не людей, я приняла ключи и хранила их до. предпоследнего дня моего заключения.