В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

В швейной мастерской складом заведовала другая «политическая» — пуэрториканская «националистка», человек безупречной честности. Наше ткацкое отделение размещалось в задней части мастерской. В противоположном конце помещения заключенные занимались чеканкой меди и серебра, тиснением кожи, раскраской гончарных и керамических изделий. Вся мастерская занимала две трети нижнего этажа. Остальная его часть была отведена под католическую часовню. Мастерская считалась своего рода «достопримечательностью» тюрьмы, и ее постоянно демонстрировали посетителям. Здесь работали несколько «политических». С особенным любопытством визитеры разглядывали двух пуэрториканских патриоток, американскую женщину, обвиненную в государственной измене, и меня. Разговаривать с гостями не разрешалось, можно было только отвечать на вопросы о нашей работе.

На редкость сложным и кропотливым процессом была «заправка» ткацких станков. Она выполнялась вручную одновременно пятью или шестью женщинами. Длинные нити и основа то и дело путались, приходилось действовать крайне тщательно и осторожно. На текстильных фабриках все это, конечно, автоматизировано. Однако в тюрьме даже такой малопроизводительный и нелегкий труд обладает важным преимуществом: он созидателен по своему характеру и дисциплинирует. Это и называется «трудовой терапией». Только поэтому я могу оправдать применение в тюрьмах устаревшего ручного труда. По качеству наши ткани, разумеется, не могли соперничать с фабричной продукцией. Одна молодая заключенная, присланная к нам из «ориентации», насмотревшись на эту работу, сказала: «Господи, неужели они не знают, что такой материал можно купить где угодно и по нескольку центов за ярд!» Раз в неделю Смитсон приводила очередную партию новичков для ознакомления с мастерской. Они приглядывались ко всему и задавали вопросы, точно посетители «с воли». Обычно все они выглядели грустными, напуганными, не успев еще освоиться с мыслью, что попали в тюрьму. Непринужденная атмосфера нашей мастерской несколько ободряла их. Иногда приходили нарушительницы режима досрочного освобождения или «второсрочницы»; они приветствовали нас как старых друзей, а мы шутливо говорили им: «Значит, действительно понравилось здесь, потянуло обратно? На воле-то не так хорошо, а? Там надо работать, а тут живи себе на иждивении дяди Сэма!»

Заключенные расписали стены мастерской рисунками и даже «картинами». Некоторые из них были просто превосходны, например портрет женщины— члена конгресса Рут Брайен Роде, которая долгое время интересовалась Олдерсонской тюрьмой и подарила ей бюст Джорджа Вашингтона. Еще здесь было изображение нашей лестницы в шестьдесят четыре ступеньки и копия автопортрета Ван-Гога, вдохновившая меня на стихотворение в честь этого великого художника. Смитсон организовала кружок графики и акварельной живописи. У нас нашлись довольно одаренные художницы. Одна работница мастерской не жалела времени и сил на многоцветную роспись обложек тюремного журнала «Игл». Почти все тексты переписывались заключенными, они же делали иллюстрации. Все это, разумеется, проходило официальную цензуру.

Помимо тех, кто был закреплен за мастерской и работал в ней ежедневно, по субботним вечерам или в дни отгулов сюда приходили любительницы ковроткачества, вязания, росписи по керамике и т. д. Работницы охотно обучали их. Раз в году лучшие изделия мастерской посылались на ярмарку, которая устраивалась муниципальными властями графства. Получалась совсем неплохая подборка экспонатов: куклы, фигурки животных, детская одежда, свитеры, кошельки, комнатные туфли, посуда, ювелирные и тканые изделия. Многим присуждались призы. По всему своему духу и характеру наша мастерская была своеобразным оазисом на территории резервации. Она походила скорее на школу, чем на тюремное заведение. Здесь с заключенными обращались, как с полноценными взрослыми людьми. Поощрялась любая разумная инициатива, имевшая целью подбодрить товарищей, доставить им хоть маленькую радость. Так, например, я сделала из красной ткани несколько подушек в виде сердец и в день св. Валентина[29]раздала их заключенным — сначала «политическим», а затем и остальным.

Ко дню св. Патрика я вырезала из лоскутков зеленой клеенки трилистники для украшения мастерской и комнат заключенных. Это озадачило моих пуэрториканских друзей: как же так, коммунистка — и вдруг делает подарки к религиозному празднику! Они решили, что я чуть ли не «поклоняюсь» св. Патрику. Но, прочитав о нем хвалебную статью в «Католическом бюллетене» — еженедельнике, который выпускает наш священник, они успокоились. Еще их удивляли мои дружеские отношения со священником. Они говорили мне: «Ты неверующая, в церковь не ходишь. А когда пастор заявляется в мастерскую, ты всегда разговариваешь с ним!» Я шутливо ответила: «Неужели вы не понимаете почему? Ведь он ирландец и я ирландка!» Их лица просветлели. «Ага, значит национализм!» — воскликнули они. Это показалось им убедительным: национализм был для них второй религией…