В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

За рабочим столом я поневоле наслушалась всяческих историй — трогательных, душераздирающих, смешных, фантастических. Большинство ткачих были «краткосрочницами», осужденными за незначительные преступления — самогоноварение, неуплату мелких налогов, «неуважение к суду», подделку чеков и так далее. Почти все они были пожилыми, ожиревшими, больными, калеками, в ряде случаев умственно недоразвитыми. Болезни сердца, диабет, паралич, артрит, ревматизм, неврастения, шизофрения, наркомания — чего здесь только не было! А какая раздражительность, мнительность, способность выходить из себя по малейшему поводу, придирчивость, желание навредить друг другу! Я слушала их рассказы и никогда не знала толком, где кончается правда и начинается вымысел.

Об иных заключенных было известно так много, что они превратились в своего рода притчи во языцех Олдерсона. К их числу принадлежала Кора Шэннон. Болезненная и почти нетрудоспособная, она приходила в мастерскую, чтобы раскрашивать гончарные поделки, которые посылала внучатам. В Олдерсоне сидела и ее дочь, вдова знаменитого бандита Келли-Пулеметчика, умершего в Ливенвортской тюрьме; они обе были приговорены к пожизненному заключению за похищение ребенка. Я познакомилась с Корой Шэннон, когда она отсидела уже более двадцати пяти лет. С интересом я слушала ее рассказы о том, как постепенно менялся облик Олдерсона, как из «исправительного промышленного заведения» он превратился в тюрьму, как с каждым годом ухудшались, а не улучшались условия содержания заключенных. Кора вязала отличные свитеры, которые охотно раскупали. На вырученные деньги она приобретала всякие кувшины и вазочки для внуков. Издавна за ней закрепилась кличка «Миссис», и все только так ее и называли, видимо из уважения к возрасту. Все попытки матери и дочери добиться освобождения оказались неудачными из-за мстительности некогда похищенного ребенка, ныне преуспевающего бизнесмена. В сущности, они не причинили ему никакого вреда. Больше того, их обвинили только в соучастии: в день похищения мальчика они находились на ферме, где он жил. Только совсем недавно, учитывая большую давность преступления, их наконец освободили.

Работала в мастерской и другая похожая пара — тоже мать и дочь, обе фермерши, привыкшие к тяжелому сельскому труду. Родом они были из дальнего южного района и сидели «за самогон». Мать отличалась диктаторскими замашками, и, судя по всему, именно из-за нее все семейство угодило в тюрьму. Но виновниками случившегося она считала только своего мужа и зятя. Она надеялась выйти на волю первой, чтобы как-нибудь вызволить родных из тюрьмы.

В Олдерсоне было еще несколько матерей с дочерьми. Одна такая пара жила в моем коттедже. И в этом случае вся семья, то есть мать с отцом и их дочь с мужем, была осуждена за подпольное производство и продажу самогона. Дочь оставила дома маленького ребенка. Ее «преступление» состояло в том, что она разбила бутыль с самогоном, чтобы уничтожить вещественное доказательство против матери. Как-то, возвращаясь в коттедж, я встретила нашу славную докторшу из Бруклина. Она сказала мне: «Подумайте только, сегодня в Олдерсоне представлены уже целых три поколения!» Оказалось, что в коттедже напротив тоже жили мать и дочь и что именно в этот день у последней родился ребенок. Ни заключенные, ни надзирательницы, особенно южанки, не считали «самогонщиц» настоящими преступницами. К этим простым женщинам, жительницам заброшенных районов, у нас относились снисходительно, а иногда даже с симпатией. Обычно им удавалось раньше других выйти на волю. Однажды представитель Бюро по досрочному освобождению спросил одну из них: «А у вас правда был хороший первачок?» «Еще какой! Приезжайте как-нибудь и отведайте сами», — невозмутимо ответила та.