В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Другая заключенная, немолодая женщина с дальнего Юга, в свое время предстала перед судом присяжных по делу крупной шайки торговцев живым товаром, переправлявших девушек из Латинской Америки в Соединенные Штаты. Она отказалась отвечать на вопросы и получила год за «неуважение к суду». Приговор казался ей очень несправедливым, и она не скрывала своей ярости по этому поводу. Израсходовав огромные деньги на гонорары адвокатам, она в итоге ничего не добилась. О себе она рассказывала неохотно и уклончиво. Кое-кто из наших арестанток знал ее до тюрьмы и говорил, что она содержала целую сеть публичных домов. Однажды я спросила ее: «Вам не кажется, что вы избежали бы этой неприятности, если бы ответили на все вопросы присяжных? Или, напротив, ваши ответы были бы равносильны показаниям против вас самой?» Подозрительно посмотрев на меня и выдержав паузу, она ответила: «Тогда мне пришлось бы совсем плохо». «Это неверно, вы могли бы сослаться на Пятую поправку», — сказала я. Она никогда не слышала об этой поправке, и я подробно растолковала ей суть дела. «Уму непостижимо! — воскликнула она. — Я трачу уйму денег на этих сукиных детей — адвокатов, чтобы они защищали меня и только в тюрьме узнаю о своих правах! И главное — от кого? От коммунистки!» Все расхохотались, а она окончательно разозлилась. В следующую встречу со своим адвокатом она гневно обрушилась на него. «Кто это вам сказал про Пятую поправку?» — спросил он. «Коммунистка!» — крикнула она. «Это на них похоже», — презрительно заметил адвокат.

Эта женщина рассказала мне самую неправдоподобную историю из всех, какие я когда-либо слышала в Олдерсоне. Одна из ее молодых приятельниц находилась в любовной связи с каким-то богатым человеком. В конце концов тот бросил ее и уехал с женой в Европу. Покинутая возлюбленная чувствовала себя в высшей степени оскорбленной — бывший поклонник оставил ей на память всего-навсего пару длинных перчаток, которые она с негодованием выбросила. Через несколько месяцев женщина, рассказавшая мне эту историю, случайно встречает коварного любовника и ну его укорять: «Как же это вы могли оставить моей подруге такую дешевку — жалкую пару перчаток!» «А она разве не примерила их? — удивился он. — В каждый палец я воткнул банкноту в тысячу долларов, свернутую трубочкой!» Не берусь описать, какими страшными воплями огласилась мастерская в этом месте рассказа! Может быть, она все выдумала, но слушательницы были потрясены. Можно поспорить, что теперь ни одна из них никогда не выбросит дареные перчатки, не исследовав их самым тщательным образом.

Однажды в мастерской появилась какая-то трагического вида молодая женщина, сопровождаемая девушкой из ее коттеджа, которая вечером пришла за ней. Вновь пришедшая была грязна, со лба свисали нечесаные, спутанные пряди волос. Сделав два-три шага, она замерла — вся испуг и оцепенение. Это была индианка из далекой резервации, приговоренная за убийство матери к пожизненному заключению. С момента прибытия в Олдерсон она не вымолвила ни единого слова и в первые дни сидела на койке в состоянии полной прострации. Смитсон, как всегда тактичная и вежливая, с трудом убедила ее заняться изготовлением кожаных поделок. В один прекрасный день индианка заговорила. Потом начала улыбаться. Через несколько недель она пришла в мастерскую без провожатой, в опрятном платье и с расчесанными волосами. Когда к ней обращались, она отвечала робко и односложно. Никто не пытался выведать ее историю. Казалось, будто она вернулась с того света.