В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Она проработала в мастерской с февраля по декабрь 1956 года, но все больше замыкалась в себе и ни с кем не разговаривала, даже с Бланкой. Молилась она почти непрерывно. Когда мы отдыхали во время перекура, она уходила в душевую, становилась на колени посреди половых тряпок и веников и «беседовала с богом». Эти моления на холодном бетонированном полу сделали свое: ее колени покрылись ссадинами и кровоточили. Однако она решительно отказалась от подушки, которую пыталась ей подложить одна девушка. Мы просили разрешить ей молиться в католической часовне, двери которой всегда были открыты настежь, но дирекция тюрьмы отказала нам. Даже в своей комнате Лолита оборудовала импровизированный алтарь и молилась по ночам. Женщины говорили, что, исповедуясь у пастора, она теряла всякий контроль над собой и непрерывно всхлипывала. Но она никого не оскорбляла, усердно трудилась, была предупредительной и вежливой, ни на что не сетовала. Мы все жалели ее. Неизбывное горе, чудовищный по своей тяжести приговор — вот что заставило ее искать утешения в религии.

Однажды позвонили из больницы и вызвали туда Лолиту. Это никого не удивило: в ее коттедже было несколько случаев отравления, и мы пришли к выводу, что врачи решили осмотреть всех его обитательниц. Но Лолита не вернулась, и мы подумали, что ее положили на лечение вместе с остальными. Вечером мы направились к себе, и тут заработала «служба информации». Какая-то девушка, встретившаяся нам по пути, сказала: «Лолиту увели обратно в коттедж и готовят к немедленной отправке в психиатрическую больницу св. Елизаветы. Говорят, она сумасшедшая».

Это известие поразило нас, как гром среди бела дня, как один из тех коварных ударов в спину, которые мы так часто наблюдали в Олдерсоне. Никто не поинтересовался мнением Смитсон, не переговорил с тюремным священником. Кто же и почему принял такое решение? В тюрьме не было психиатра. Если с Лолитой ни с того ни с сего так поступили, то и всех остальных политических в любую секунду могла постигнуть та же участь. Многие надзирательницы были протестантки и ненавидели католиков. Когда одна из них сказала, что у Лолиты «болезненная религиозная мания», я решила переговорить со священником. «Уверена, что вы, как католик, побеспокоитесь о ее судьбе, — сказала я ему. — Меня же она интересует просто как политзаключенная. Вы знаете, я неверующий человек. Но кто имеет право называть ее сумасшедшей только потому, что она много молится?»

Единственное, что священник мог сделать, это позвонить своему коллеге из больницы св. Елизаветы и попросить его отнестись к Лолите с особым вниманием. Затем он обратился в дирекцию нашей тюрьмы. Там ему ответили лаконично и невразумительно: «Переводится для наблюдения». Лишний раз я поняла, как все мы беспомощны перед произволом тюремных властей!

Позже я прочитала в газетах об освобождении Эзры Паунда[32], обвиненного в государственной измене, но не отданного под суд из-за «умственной неполноценности». В психиатрической клинике св. Елизаветы, куда его поместили, он занимал отдельные апартаменты и пользовался всяческим комфортом. В конце концов по настояниям его поклонников, писателей, поэтов и других людей, он был освобожден и получил разрешение уехать в Италию. Только неимоверно жестокие люди могли поместить Лолиту, человека с на редкость тонкой душой, в госпиталь для душевнобольных всяких категорий. В чем же состояла ее вина? Она лишь размахивала флагом и кричала: «Свободу Пуэрто-Рико!» Я слышала, что в декабре 1958 года ее вернули в Олдерсонскую тюрьму, где она до сих пор занимается изготовлением шляп для освобождаемых заключенных. В январе 1963 года истек восьмой год ее пребывания в неволе.

Другой жертвой дискриминации — заключенной, которую мы тоже считали «политической», была Милдред Э. Джилларс. Газеты называли ее Ось-Салли (потому что она работала на «ось» Берлин — Рим — Токио). В 1949 году эту американку обвинили в государственной измене за то, что во время войны она была диктором нацистского радио. Ее приговорили к тюремному заключению от десяти до тридцати лет. Впервые нам сказали о ней федеральные судебные исполнители, сопровождавшие нас из Нью-Йорка в Олдерсон: «Вы увидите там Токийскую Розу и Ось-Салли!» Потом они, вероятно, говорили другим: «Вы увидите там Гэрли Флинн и других руководящих коммунисток!» Такие заявления преследуют одну цель: заранее настроить новичков против их будущих товарищей по заключению. Следовало бы запретить судебным исполнителям разглагольствовать об арестантах так, словно тюрьма какой-то цирк. Первое время я каждый день видела, как Ось-Салли шла в фотолабораторию, где проявляла снимки заключенных, надзирательниц и охранниц. Я не питала к ней никаких симпатий, но Клодия, знавшая ее по мастерской художественных изделий, как-то сказала мне: «Не осуждай эту женщину, пока не узнаешь ее историю». В тюрьме такой совет всегда имеет смысл. Милдред Джилларс была приветлива и вежлива, но только с теми, кто заговаривал с ней. Она владела всеми нашими ремеслами и выучила Клодию ткацкому делу.