В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Но когда в тюрьме совершались действительно подлые вещи, администрация, как правило, не находила виновников. Вот пример. Была у нас одна медицинская сестра со Среднего Запада, принимавшая заказы на вязку носков, свитеров и кашне. За работу заключенные давали ей шерсть, из которой она вязала также костюмчики, шапочки и варежки для детей. У нее накопилось не менее дюжины готовых вещей, но она не торопилась вручить их заказчицам, ожидая дня своего освобождения. В оправдание она ссылалась на историю со мной, говорила, что боится нажить напоследок новую неприятность, получить дополнительный срок и т. д. Она обещала оставить все вещи у библиотекарши и попросила забрать их на другой день после ее отъезда. Однако никаких шерстяных вещей в библиотеке не оказалось: сотрудница библиотеки крайне удивилась, ибо вообще ничего об этом не знала. Обманутые заключенные, заказавшие вещи для своих детей или внуков, дружно разревелись. Видимо, аферистка использовала всю шерсть для собственных нужд, и никто не поинтересовался, откуда у нее взялось так много «сырья». А ведь было бы очень просто установить, что шерсти она почти не покупала. Я вновь убедилась, как пышно процветает в Олдерсоне мелкое воровство, от которого заключенным было невозможно уберечься. Мне известен еще один, гораздо более серьезный случай, когда политзаключенная была предана дисциплинарному суду. На свидания к Регине Фрэнкфелд, одной из жертв балтиморского процесса по закону Смита, приезжала ее сестра. Как-то она передала Регине совершенно невинное письмо от ее дочери. Надзирательница это заметила. Фрэнкфелд немедленно посадили в карцер, а ее сестру через несколько дней арестовали в Нью-Йорке. Обе предстали перед федеральным судом в Западной Виргинии, но, к счастью, судья отнесся к этому делу не так серьезно, как администрация Олдерсонской тюрьмы, и снял с обеих сестер обвинение в «нелегальной передаче и получении контрабандного материала». И все-таки Фрэнкфелд просидела из-за этого два дополнительных месяца. Когда ко мне приезжала Кэти, я всегда говорила ей: «Положи пальто и сумку на какой-нибудь стул подальше от меня, не открывай сумку и ничего мне не показывай». Надзирательницы специально предупреждали родственников, чтобы те не передавали заключенным писем или фотографий. Я думала, что здравый смысл должен был подсказывать, что если бывали какие-то явно безобидные нарушения этого правила, то не стоило делать из мухи слона. Но в тюрьме здравый смысл не в почете. Там всегда надо быть начеку: любая мелочь, особенно касающаяся политзаключенных, раздувается до чудовищных размеров.

«Изгнание» из Олдерсона

Я не могла понять, по каким причинам одних «федеральных заключенных» направляли в Олдерсон, других — в федеральные тюремные больницы, а третьих — в исправительные заведения городов или штатов. Срок наказания был здесь явно ни при чем в Олдерсоне, например, постоянно находились «краткосрочницы», осужденные всего лишь на несколько месяцев. Я терялась в догадках.

Когда-то это «федеральное исправительно-воспитательное заведение для женщин» всячески стремилось сохранить вывеску образцово-показательного учреждения, и поэтому «неисправимых» старались сплавить в другие места. Их переводили либо в психиатрическую больницу св. Елизаветы, либо, скажем, в работный дом в Цинциннати — своего рода женский Алькатрас[33]. За несколько лет до нашего прибытия в Олдерсон оттуда была «изгнана» целая группа провинившихся заключенных, которые варили самогон, взломали какую-то дверь и пытались бежать в автомобиле надзирательницы. Эта история до сих пор передается из уст в уста.

Судя по рассказам и описаниям, отбывать наказание в Олдерсоне куда легче, чем в тюрьме в Цинциннати — старинном сооружении, состоящем внутри из ярусов, начиненных железными камерами, точно улей сотами. Но, как ни странно, некоторые женщины предпочитали Олдерсону Цинциннати. Их почему-то угнетал вид окрестных гор, красота природы не трогала, а гробовая ночная тишина приводила в ужас. Они рассуждали примерно так: «В Цинциннати — там по крайней мере знаешь, что сидишь в настоящей тюрьме, и никто не говорит, будто ты попала чуть не в пансион для невинных девиц, черт бы их побрал! Там кругом город, а не глушь, и этот город шумит, ты слышишь его шум, и не надо так много работать, как здесь. И со свиданиями гораздо проще».