В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Мэри Гаррис пыталась решить эту проблему, вовлекая заключенных в активные занятия спортом, всякого рода самодеятельностью, индивидуальным огородничеством и т. д. Заключенным разрешалось устраивать концерты, «демонстрации мод», викторины, организовывать кружки хорового пения, конкурсы на лучший коттедж (с выдачей премии), вечера прощания с заключенными. Короче говоря, время заполнялось полезными и приятными занятиями. Все это следовало бы восстановить в полном объеме. В мужских тюрьмах разрешается заочное обучение различным предметам. В Олдерсоне об этом знать не знали. Там не практиковалось преподавание долгосрочницам различных дисциплин по особой программе, рассчитанной на усвоение знаний и навыков, нужных всякому, кто возвращается к нормальной жизни на свободе. В некоторых мужских тюрьмах такое преподавание ведется. Мэри Гаррис писала в своей книге: «В заведениях, подобных нашему, развлечения и всевозможные занятия являются для заключенных средством морального самосохранения и своего рода клапаном, через который находит себе выход неизбежная в тюрьме тоска».

Когда я находилась в Олдерсоне, все выглядело совсем иначе, и, насколько мне известно, там до сих пор ничего не изменилось. Не дать заключенным забыть, что они в тюрьме, наказывать их по любому поводу — вот программа нынешней администрации. В подобных условиях о перевоспитании уголовных преступников не может быть и речи. Сомневаюсь, вышел ли хоть кто-нибудь из Олдерсона лучшим человеком, чем вошел в него. Я считаю, что для заключенных в тюрьмах следовало бы создать возможно более нормальную жизнь. Даже мы, политзаключенные, люди волевые и умеющие держать себя в руках, вышли оттуда с подорванным здоровьем, и мы никогда не забудем всех тех мелочных придирок, бесконечных унижений и грубых несправедливостей, которые нам пришлось испытать; мы всегда будем помнить, как людей там доводили до отчаяния, как их заставляли выносить ничем не оправданные страдания, задыхаться в гнусной атмосфере этого кладбища человеческих душ.

Я не хочу осуждать ни лесбиек, ни наркоманок. Ни в тех, ни в других я не видела преступниц. Следует обвинять общественную систему, так страшно уродующую людей. Я испытывала сострадание почти к каждой заключенной и пыталась понять ее. Самыми беспомощными и безнадежными казались мне наркоманки. Я не была в состоянии точно определить, что сделало их такими — наследственность, среда, социальные факторы, болезнь или несправедливое наказание. Но ясно было одно: большинство этих несчастных вышло из беднейших слоев населения — обитателей трущоб больших городов. Вот что писал один умный человек:

«Бедность подобна чужой стране. Лишь тот, кто там жил, знает что-то о ней. Для остальных она словно и не существует. А если им случится упомянуть о ней, то они говорят так, как обычно человек говорит о том, чего никогда не видел, то есть всякие нелепости. Людям, которые всегда ели досыта и имели чистую, мягкую постель, следует запретить разглагольствовать о том, как они стали бы вести себя, если б были бедняками. Они уподобляются тем, кто рассуждает о войне, никогда не сидев в окопах» (Альбер Лондр, Дорога в Буэнос-Айрес).

Нельзя, конечно, утверждать, что все наркоманы бедняки. Но богатые вообще редко попадают в тюрьму.

В числе наркоманок, отбывавших наказание в Олдерсоне, было несколько медицинских сестер и бывших военнослужащих; другие пристрастились к наркотикам еще в школе. Самой знаменитой из наших наркоманок — мы ее уже не застали — была негритянская певица Билли Холидэй, одна из известнейших исполнительниц блюзов. Она отсидела в Олдерсоне ровно год. Билли очень полюбилась заключенным за то, что однажды отказалась петь для каких-то гостей начальницы тюрьмы, сославшись на свой контракт, запрещающий бесплатные выступления. Но она имела право выступать с благотворительной целью и как-то вызвалась дать концерт для заключенных. Этого ей, конечно, не разрешили. Билли Холидэй скончалась 18 июля 1959 года в возрасте сорока четырех лет. В некрологе, помещенном в «Нью-Йорк таймс», говорилось, что «она стала певицей скорее с отчаяния, чем по призванию». Она родилась от тринадцатилетней матери и пятнадцатилетнего отца… Впервые интерес к музыке пробудился в ней, когда, еще совсем ребенком, она нанялась рассыльной в публичный дом. В награду за ее услуги проститутки разрешали ей слушать пластинки с записями Луиса Армстронга и Бесси Смит… Известность пришла к ней в 1938 году, когда она начала выступать в кафе «Сосайети». Там впервые прозвучал «Странный плод» — одна из ее лучших песен, на слова Льюиса Аллена, гневное изобличение позорного суда Линча.