В ожидании счастливой встречи

С тех пор как Сергей выступил на парткоме, его очередь на квартиру приостановилась, а потом и отодвигаться стала. Вчера сдавали новый дом — опять не досталось комнаты. Вечером зашла комендант.

— Агапов? — прислонилась она к косяку.

— Слушаю вас, — по-военному отозвался Сергей.

Сергей сидел на кровати и ужинал. Фрося сворачивала в изголовье постель, клала на сетку доски, на доски сундучок — и готов стол.

— Проходите, садитесь с нами ужинать, — пригласил Сергей.

— К вам только залетать можно, а я без крыльев, — и она протянула Сергею бумагу.

— Ордер! Ну, а я что говорил, Ефросинья?..

Обернулся к Фросе Сергей и потряс бумагой. Но когда прочитал — осекся.

— Да бери, — сказала комендант. — Мне ни к чему комната, все равно в городе живу, а тут и на стуле ладно.

— Как на стуле? Извините, мне такой не надо. Спасибо, а не надо… — Сергей подал обратно бумажку. — До нас еще очередь не дошла…

— Смотри, Агапов, тебе жить…

Сергей слушал, как комендант печатает шаг, и ему нечем было дышать.

— Зря, Сережа, обидел человека.

— Ты, Фрося, молчи, — выкрикнул Сергей. — Она тоже человек.

Сергей схватил со стены телогрейку — и на улицу. На крыльце отдышался. Мимо проходил помощник машиниста с его экскаватора Воробьев, Сергей узнал его сразу по длинным рукам и кивкам головы в такт шага. Воробьев шел с бидоном в руке и, поравнявшись с Сергеем, поднял голову.

— Агапов, ты что тут стоишь? Пошли к нам. Пива выпьем. — Воробьев похлопал по бидону. — Давай, рядом ведь.

Сергей поколебался.

— А, пошли! Никуда твоя баба не денется. Во-он их сколько теперь, баб, — поднял над собой Воробьев бидон.

Барак, где жили машинисты из бригады Сергея, был такой же типовой. Во всю длину коридора стоял обуженный стол, за столом сидели машинисты, помощники, не было только старшего Кирилла Завьялова. На столе лежали головки лука, раздерганная на газете селедка.

— Агапов, Сергей, давай к нашему шалашу. А то как-то нехорошо: работаем вместе, гуляем порознь.

Сергей протиснулся за стол.

— На случай пожара будет тут потеха, — пошутил Сергей.

— А мы в окно, уже примерялись. Разве только Ершов застрянет брюхом. Как его выбрали в местком, так и пошел расти животом, и что делается с человеком…

— Мы сегодня Воробьева обмываем, — пояснил румяный Ершов.

— Держи, Серега, штрафную, кружек не хватает, дуй из кастрюли…

— Я же не лошадь, мне и ведра хватит.

— Слушай, Серега, я все хочу спросить тебя, — пересел со своего места Ершов. — Что ты в этом гадюшнике живешь. Ну, мы ладно, а у тебя такая симпатичная жена.

— Может, ему нравится, Фролыч, — поделился догадкой Воробьев. — Там не разбежишься, вошел в комнату — и в объятиях…

— А я что. Ты, Фролыч, местком, тебе и решать.

— Ах ты, едрена мать, я и решай, а если дите не плачет?.. Кто разуметь должен? Вы видели его, — Ершов обвел взглядом товарищей, ища поддержки, — заявление бросил — и чешись, Вася… раз терпится, ну и терпи… Учись вон у Смолянинова: стал на горло — дали…

— А без горла никак нельзя, а? По справедливости?

— Ишь ты! А ты приди, хрустни костями, фронтовик…

— Ну ты, Фролыч, фронт не тронь, — отставил Сергей кастрюлю.

— Видали, обиделся?

— А тут тоже, Сережа, фронт, — подсказал Воробьев. — Вот ты с простоями начал и на полслове заглох — это как? Ты и о себе молчишь, а нам и подавно надо языки прятать. Фролыч заикнулся, а ему: «Вон бери пример с Агапова: не хнычет человек». И слово-то какое выискали, — поморщился Воробьев. — Ты, Сережа, не делай глаза. Слыхал такое слово: солидарность. Ну вот оно и есть. Баталова Дубинский в приказ, он же за тебя, а ты в кусты, вот и поищи в чердаке…

— Ну а я при чем, — было начал Сергей.

— А кто сказал, что ты при чем? Ты как стеклышко незамутненное…

— Погоди, Воробьев. Или помогите разобраться, или я пошел, — поднялся Сергей.

— Выпустите его, ребята, — сказал Ершов, — пусть идет.

Сергей вышел на улицу и пожалел, что погорячился. «Что я такого сделал? Ничего. Но вот почувствовал себя виноватым. Вроде бы кого-то подвел, а вот кого? Стоп, стоп. С Баталовым тут действительно я замахнулся, а его ударили. Баталову выговор, а я молчок. В кусты, выходит, смылся. На фронте бы за это… Мужики еще виду не подавали. Правильная поговорка: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке… Правильно носом меня ткнул Фролыч. Он должен за меня горло драть, а я праведник христовый. Степанов мается, живет с двумя огольцами — не идет в постройком, глядя на меня. Эх, Агапов, Агапов, рыба язык отъела».

Сергей вернулся домой уже поздно, но Фрося еще не спала.

— Маленько засиделся с ребятами, — стал оправдываться Сергей.

— Ну и что такого, и так не вылезаем.

— Сходим как-нибудь в театр, — пообещал Сергей.

— Ой, Сережа, как пойдешь? У нас собирались, я отговорилась, уж не помню, что говорила. Вот подкопим денег, купим платье, тебе костюм — и на люди. Можно и в театр. Ты знаешь, я ни разу не была — страшно…

— А куда копить, в это воскресенье идем на барахолку, покупаем сбрую: тебе вот на таком каблуке, — показал Сергей пальцами, — туфли…

— Упаду.

— Лишь бы не под лед…

Фрося прыснула, вспомнив, как она вырядилась в резиновые боты. Засмеялся и Сергей.