В ожидании счастливой встречи

Сергей обнял Фросю.

— Умница ты моя, самая, самая… А помнишь, как ты приезжала сюда на стройку в первый год?

Фрося закрыла Сергею рот ладонью и, смеясь, уткнулась в грудь. Но тогда было не до смеха. Кроме палаток на пятьдесят человек, на стройке другого жилья не было. В пятидесятиместной палатке человек по сто жило, не меньше. Койка к койке впритык. Две печки, на столе кубы сливочного масла, под столом бочка селедки.

В ту ночь Сергея попросил дежурного, чтобы пораньше погасил свет. Лампочка помигала за час до полночи и сникла. Потрескивала железная печка, размытые красноватые блики блуждали по стенам палатки. От мороза трещало стекло, постанывали пружины. Сергей вскочил с койки, поддел сливочного масла, набросал под матрас. Фрося сгорала от любви и от стыда в эту ночь.

Сергей побегал по стройке, пометался найти какое-то маломальское жилье или на худой конец поставить балок. Не было тогда такой возможности. И Фрося уехала. И вот теперь они вместе и будут до смерти вместе, решила Фрося, вагончик — пусть вагончик, палатка — палатка…

Стройка подходила к концу. Сергей работал на экскаваторе, Фрося — на основных сооружениях мастером по бетону. За это время родила дочь. Может быть, уже и поздно было рожать, но Фрося в тайне души надеялась, что Сергей угомонится и они переедут на материк, деньги на кооперативную квартиру есть. С дочерью Сергей неразлучен.

Уля росла крепышкой, не болела. А Сергей из яслей и в ясли снесет девочку, а побольше стала — хвостиком за отцом.

— Я с тобой, папаня!

Бывало, он ее и на экскаватор утащит, болтов, гаек надает — играет ребенок, не плачет. Зато стирки потом. Зимой однажды Фрося потеряла Улю. Зашла в сад — нет ее. Сказали, ушла домой. Фрося обежала всех знакомых. Перепугалась насмерть. Прибежала домой, собралась звонить в милицию, поглядела в окно: Федор на коньках, Сергей и Уля с клюшками гоняют шайбу. «Ума-то нет, свихнет свой радикулит».

А они ворвались в дом всей командой. И мамку на каток тащить. Бегать по комнатам. Две комнаты, кухня, есть где разгуляться в новом доме. Но Фросе не до игр. Отойти никак не может от волнения. Шутка ли, пришла в садик, а ребенка нет.

— Разбойница ты такая, ты куда убежала из садика? Мамка бегает, волнуется. — Фрося старалась говорить спокойно, а крик так и рвался из горла. Чтобы не сорваться, Фрося вышла на кухню. Горячий шепот дочери достал и туда:

— Ты уж, папаня, не сказывай про меня, ладно?! Что я на экскаватор к тебе сбегала.

— Не будешь больше убегать из детсада — не скажу.

— Не буду.

— Так где была? — уже больше для порядка спрашивает Фрося дочь.

— Ты уж, мать, не сердись. Она больше не будет, — заступается Сергей.

— А что это вы шептались?

— В любви объясняемся, — берется Сергей за ложку.

Уля спокойна: отец не выдаст.

У Сергея за столом порядок, как при его мамане: поел — посиди спокойно, пусть другие поедят. Все встали — поднимайся и ты. В крайнем случае разрешение надо попросить выйти из-за стола.

— Что же это ты, отец, потакаешь дочери, — выговаривала Фрося, когда остались одни, — нехорошо. Каждый должен за свои поступки отвечать сам. А то получается — ты в хороших ходишь, а я — ведьма, баба-яга.

— Она ведь сбежала ко мне.

— Тем более…

— Но я слово Уле дал, а она — мне. Уля тебя любит и побаивается.

— Вот-вот, мать деспот, а папаня добренький, так?..

— Ну зачем крайности брать, — Сергей притянул Фросю к себе. — Мы теперь перед тобой оба в ответе. Слово надо уметь держать.

— Как еще, — подтвердила Фрося.

— Жить бы всем вместе да радоваться. Ладно и складно.

Будни трудны даже для воспоминаний: все сливается в одно — день, месяц, год. И только когда режим жизни идет на слом, спохватываешься и понимаешь — это время в работе, в семье, в ладу с собой и было счастливым.

Тот день, видно, с Фросей и уйдет из памяти. Начался он обычно, но теперь ей кажется, что уже с утра все не задалось. Вечером, после ужина, Сергей и сказал, что надумал вместе с бригадой перебраться на другую стройку. Фрося в слезы:

— Немолодые ведь — мотаться по белу свету.

Сергей уговаривать:

— Как только бросим якорь на Колыме, топор в руки — и с ходу жилье рубить. Да разве я без этих футболистов проживу. Что ты, мать, мне и самому трудно…

— Если трудно, зачем тогда забираться к черту на кулички. Поедем, на Иркутском море дом заведем, рыбачь, охоться — вода какая. Старики рядом, у меня все сердце выболело. Сын там, внук…

Фрося сквозь слезы убеждала, доказывала. Попробовала даже припугнуть: вот уедет с ребятами, а он пусть один… И вдруг в какую-то минуту Фрося увидела — Сергей даже посерел, ему так плохо стало. Что же это я, жена, спохватилась она, не могу мужа понять. Ведь больше двадцати лет он со своими ребятами обживает, обустраивает берега северных диких рек. Только и разговоров, как сойдутся, как покорят и саму Колыму. Фрося на мгновение представила, как ушли механизаторы дальше на север на другую реку и распалось их товарищеское братство. А Сергей на Иркутском море по берегу с удочкой словно потерянный. Видит Фрося, нет Сергею жизни без стройки, — отпустила его.