В ожидании счастливой встречи

— Н-да! — примолк Кузьма. А сам подумал: кого винить. Директор — тоже человек подневольный. Какая еще лестница над ним. Каждый жить хочет теперь, а о завтра и подумать не может чего доброго, еще и снимут. После войны, скажем, можно еще было понять, оправдать хапужничество — накормить надо было людей. Но теперь-то зачем? Все одно всех омулем не накормишь зараз — сегодня съедим, а назавтра не надо?

Кузьму задело, что молодь губят, лес рубят по речкам. Неужто нет у людей понятия? «Я один с понятием, — одергивал себя Кузьма. — Слез с печки и пошел порядки наводить. Явился — не запылился. Вот такая свистопляска. От тяжести годов все это», — попрекнул себя Кузьма. И снова взялся за табак.

Гриша подкатил к воротам дома Кузьмы. Занес в дом мешок, туесок с медом. В доме было прибрано, но пахло нежилым. Кузьма обошел дом, зашел в избу, позаглядывал по углам, за печку. Хотел было в подполье поглядеть, да побоялся — не поднимется обратно. Он открыл западню, велел Грише посветить, а сам прилег на пол, позаглядывал, ковырнул ногтем перекладину — нет плесени, будет стоять дом.

— Ты, Гриша, сейчас иди по своим делам, — обернулся Кузьма к Виткову. — Приходи завтра, оформим бумаги, да свезешь меня на пристань, задерживаться тут мне ни к чему.

Гриша уехал, а Кузьма остался один и подумал: а ведь дом пустовал. Теперь все меньше охотников жить наособицу, все норовят в коммуналку. По воду лень стало на речку ходить, из труб все пользуют, а черта ли из труб, какая это вода. Кузьма как-то попробовал — не тот вкус, в ведре сколько постоит, и то железом отдает. В госпитале так хлоркой разило, тараканы и те после нее как супоросые ползают.

Кузьма сидел на лавке перед окном и не заметил, как подошел вечер, а за ним и ночь. Окна вначале были огненными от заката, потом засинели и превратились в мутное зеркало.

Кузьма посветил спичками, попробовал прилечь на кровать, но и не двигалось. Жизнь, как по тракту обоз в зимнюю пору — тянулась, проходила мимо со скрипом гужей и полозьев. Откуда-то вывернулся и Варяг, а ведь он, вспомнил Кузьма, уж сколько годов тому назад как сгинул.

Кузьма повозился в темноте, поднялся с кровати и на ощупь по стенке добрался до лавки.

Он постарался мысленно собрать всех детей, Ульяну, внуков к себе в этот дом, в Баргузин, и выходило, что всем бы места хватило. Рядом можно было еще поставить и не одну избу. И Александру, и Марии. И дело бы всем нашлось. И стройка тут есть, и флот, и завод, а стало быть, и Андрону, внуку его, было бы где играть на «трубке», если уж так свербит. Сказывали, да и Кузьма доподлинно знал: в Баргузине хоть в чистом виде пока ресторана нет, но столовка вечером, как ресторан, кормит — теми же котлетами по повышенной цене. «Охо-хо, — вздыхал Кузьма, — на глазах-то бы обмялся парень. Тайга, промысел — к делу бы пристал, выправился бы и «трубку» забросил».

Кузьма не был против музыки. Он только считал, что всему свое время. Мог бы и Александр здесь жить. И что из того, что капитан, — пожалуйста, сколько тут новых судов в затоне прибавилось. Кузьма сам сколько раз видел — белыми лебедями по Байкалу плывут, глаз не отвести. Ничего нет худого: один сын капитан, другой — строитель, рыбаки, краснодеревщики. Не было в роду Агаповых лодырей. На глазах у Кузьмы как бы заглубили корень Агаповы. Мария знает толк и в земле, и в скотоводстве, и Маруся хозяйка неплохая. Пока на отшибе, но со временем и ее с Валдаем в Баргузин бы перетянули.

Кузьма не мог докопаться, добраться до самой сурепки. Отчего так людей разбросало, размыкало по всему свету. Как все повернулось: у детей — свое, у Ульяны — свое, а он, Кузьма, где-то посередине. Вот и крыша своя есть над головой, а если раздуматься — нет ее.

У Кузьмы что-то тоненько лопалось внутри под ребрами и звонко щипком било в висок, а от виска боль шла по всему телу — на плечи, на поясницу, и горячим через культю капало на пол. Кузьма и не заметил, как отбелило окна и по избе, вначале мутно, а затем как чай с молоком заплескался рассвет, и Кузьма встал с лавки, поднял костыль и пошел топить печь и ставить чайник.

Гриша, как и обещал, утром заехал с Кристиной. Кузьма без лишних слов оформил дарственную, съездили за печатью — и на пристань.

— Давай, дедушка, я тебя занесу, — было подхватил Гриша Кузьму на сходнях.

— Стоять! — Откуда у Кузьмы и голос взялся. Одернул Гришу, как ретивую ездовую лошадь. — Я сам, Григорий. Ты вот чо, Гринча, свези-ка этот туесок с медом Марусе, не довелось мне к ней наведаться, попроси ее не сетовать на меня, поцелуй ее, — Кузьма коснулся усом щеки Григория, перекрестил его. — Ступай.