В ожидании счастливой встречи

— Ну, дак вот там сенной базар был, чего только там на ем не было: и живности, и зерна какого хошь понавезут. И карманников на ем тоже хватало. Мы как-то с Верхотуровым на этом базаре свое добро торговали: рыбу, мясо, молоко, сливки кругами — во! — округлил руки Кузьма, — с луну каждый круг. Осталась на возу птица — рябчики, глухари. «Черта ли, — говорит Верхотуров, — мы с тобой, сват, это перо сторожить будем. Отдавай хоть за так, да побежим, погреем брюхо». Рассовали мы своих глухарей — ив ряды. Не помню уж, кто тогда с нами был, то ли Афанасий, то ли Аверьян. Наказали, дескать, ставь наш обоз головами на Ангару, к дому, значит, а мы счас… Я дак свой тулуп на Арину набросил, а Иван как был в дохе, так и в кабак залез. Когда там рассиживаться. На скорую руку дерябнули. Стоим, заедаем блинами с икрой.

Поглядел я на Верхотурова, на ноги ему — не могу сообразить, откуда у него четыре ноги? Я то на голову ему погляжу, то на ноги: четыре — ей-богу! Стою, глазами лупаю. — И Кузьма закрутил головой то на Александра, то на шофера, поглядит, словно ему в ухо мошка залезла. И плечи завздрагивали.

— Останови-ка, — попросил шофера Александр. — Что с тобой, папаня?

— Ничего, — прокашлялся Кузьма, — а ты чо? Ну ладно, постоим. Вон видишь, — показал опять Кузьма на речку, — вот в этом изгибе и ряды — лавки, шинки, кабаки, забегаловки. Теперь их нету, а тогда стояли, как сейчас вижу — дым коромыслом.

— Теперь и сенного базара нет.

— А тогда был, вот я и говорю, голова одна, а ноги четыре. И все четыре из-под дохи стоят. Я и со спины на свата поглядел, нет горба — доха-то широченная, что тебе бурятская юрта конусом. Да и в забегаловке той тесновато. Причащается мужик. Иван тоже на меня зрит, дескать, ты в себе ли, Кузьма? Я ему и говорю: «Пошто у тебя, Иван, ног-то столько?» Распахнул Иван доху, а там, кто бы вы думали? — Кузьма ржаво хихикнул. — Карманник, как тля, прилип. Деньги-то у Ивана во внутреннем кармане поддевки. Вот, гад, присосался, как клоп, и бритвочкой орудует. Иван долго не думая дохой накрыл карманника, в беремя его и на улицу вытряхнул из дохи на снег, а тот щенком скулить и к двери. Думали, мальчонка, а у него бороденка кисточкой торчит. «Ладно, — говорит Иван, — пусть ползет-уползает эта мокрица, я их брезгую давить…» А завод-то как расстроился? — круто перевел Кузьма разговор в сегодняшний день и притушил голос. — Сколько труб-то, а? Раньше одна всего, как помню, попыхивала. В кузнечном ряду — немного проехали, а то бы показал, я Арину ковал, заехать бы, поглядеть…

— Нет тех кузнечных рядов, — подсказал Александр.

— А были.

— Теперь набережную в бетон одевают.

— Эка страсть, вижу, — согласился Кузьма. — Сапог не напасешься, бетон-то страсть как съедает подошвы, а раньше только Большая улица была торцовой чуркой покрыта… Ульяна, поди, уж извелась ждать, — спохватился Кузьма.

Шофер тронул машину, и она, шурша по асфальту колесами, выехала на набережную Ушаковки, и опять открылась Ангара, а на высоком берегу за белым каменным забором церковь. Кузьма не удержался:

— Монастырь! Гляди — живой, — встретил его Кузьма как старого знакомого. — Раньше вот тут, подле него, был съезд на Ангару. Отсюда и начинался зимник на Кузьминки. С реки и поднимались к базару. По полдню, бывало, стояли на подъеме подводы. Как теперь машины через переезды. Другой раз хвост распустят ево-он куда — последние кони точками видятся. Мы дак на своих и не стаивали, — вдохновился Кузьма. — Не-е, на обочину — и пошел, только снег из-под копыт. На выезде с реки чуть подсобишь коню взлобок, а Арине и подсоблять не надо, сам только не отстань, держись: вынесет на любой крутяк. Да и у Ивана конь от наших — куда с добром. А воза какие вьюжили — пудов по тридцать, не меньше. Вот за тем островом, — опять придерживал шофера Кузьма, — в бега бегали. Никто не обошел мою Арину, ни разу, не вру. — Кузьма замолчал. Рука невольно потянулась в карман за кисетом, но посмотрел на молчаливого шофера и не стал закуривать. И уже без прежнего интереса сказал: — А город как расползся. Сколько уж едем. Раньше тут окраина глубокая была. Теперь и хотел бы вспомнить, кто где жил из приятелей, да где, поди… — Кузьма опустил голову.

Александр по-своему понял: притомился папаня.

Мимо вжикали машины. И Кузьма снова не удержался:

— Куда же столь расплодили легковушек, и, как ни погляжу, один-два сидит, не более. Пошто зря жгут горючее? Воздух травят. Люди ведь, имеют сознание? Или оно за годы Советской власти выветрилось?..

Александр не успел ответить. Машина подкатила к подъезду. Он хотел помочь отцу подняться по лестнице, но Кузьма запротестовал:

— Не подсобляй, я еще могу… Мешок возьми.

Кузьма, пока поднялся на второй этаж, два раза всего и перевел дух. Он наскреб, подмел по всем своим сусекам силушку, чтобы Ульяне не показаться слабым. И Ульяну обнял крепко.

— Да ты у меня, мать, прямо царица. Ишь как славно.