В ожидании счастливой встречи

И опять катер легко и быстро несся по гладкой как стекло ангарской воде, а навстречу взлетали дома, многооконные, многотрубные; сновали моторки, катера, мимо шли пароходы. Но Ульяна видела только свой тогдашний плот, и она снова была на этом плоту, и снова у нее кружилась голова, но уже не от голода, а от старости.

И хотя перед глазами проходили города, под самое небо окна, окна, но Ульяна видела половики, шалаш на плоту, Арину, Афоню, который старательно скреб чугунок, молчаливо преданного Аверьяна. Видела Ульяна стоящего у кормового весла Кузьму, ее Кузьму — сильного, ловкого, устремленного взглядом вдаль. С таким ничего не страшно. Катер уносил ее все дальше и дальше. Ульяна старалась припомнить, где была Сплавная, и не пропустить ее, но крики, выстрелы, Арина заслонили все. И хотя Ульяна дала обет никогда не плакать, она не могла ничего поделать с собой: слезы текли по ее морщинистым щекам. Текли неудержимо, и белые, как выгоревший на солнце, выполосканный дождями, снегами флаг, волосы полоскались на легком ветру. Кузьма нашел руку Ульяны и крепко прижал к своим иссохшим губам…

В этот яркий солнечный день сыновья все узнали о своих родителях. Как они встретились, как убегали, как плыли на плоту, как жили и как любили и любят друг друга.

Поворот за поворотом взлетают крылья крыш. Встают новые дома, заводы, фабрики. Но вот катер как бы обогнал строения, ушел, оторвался от них, втянулся в лесистые берега, а когда вышел на широкий разливистый плес, у Кузьмы екнуло сердце. Он показал рукой на берег:

— Бугры! Кузьминки.

Но где же коса?! Кузьма вскочил. На старой протоке, по пояс в воде, словно черные фонтаны, стояли березы.

— Братское море тут, папаня, подпор, — объяснил Александр.

Бугры словно вросли в землю, уменьшились, но вода их не достала.

— Смотри, Ульяна, Воронья лиственница, — обрадовался Кузьма, и от волнения и радости голос его рвался. — Жива, стоит, а вот куда гнездо девалось?.. Почему нас ворона не встречает? Ульяна, ты видишь, нет гнезда?

— Вижу, Кузя. — Ульяна сквозь пелену слез лишь смутно различала дерево.

— Ты вот здесь, Александр, приткни катер, — показал костылем Кузьма.

Катер причалил. Кузьма первым сошел на кузьминскую землю.

— Надо же, даже море не смогло затопить Кузьминки, — сказала Ульяна.

Кузьма вскарабкался на бугор и припал к земле. А потом встал, отбросил костыли и пошел, как будто у него и не было протеза. Шел ровно, твердо. Шел к бане. Серые птицы срывались с берега и падали рядом в спелую траву. Кузьма подходил, и птицы, подпрыгивая, садились тут же. Клин ярицы теперь зарос травой и был весь вышит незабудками.

Кузьма подошел к бане, оглянулся и на минуту увидел свой дом, ограду, Аверьяна, Афоню, детей своих, Арину, соседей и услышал, как трещат и пылают бревна.

Кузьма взялся за Аринину подкову, он сам ее прибил когда-то на счастье, и дернул на себя дверь. Он словно открыл эту дверь в забытое…

Ульяна оглядела бугры, дали, все было так же, как тогда, когда они только пристали к берегу, ничего не изменилось, и все же все поменялось.

Она вспомнила клейкий песок в ладонях, ржание Арины и морковный шлейф вслед за ней по воде. Ульяна перевела взгляд с реки на баню — Кузьмы не было. Ульяна прибавила шаг, потом пустилась бегом. Побежали за ней Сергей, Александр с Федором, позади с испуганными лицами трусцой бежали Уля с Фросей.

Кузьма лежал в предбаннике, раскинув руки, словно обнял Кузьминки…

Александр с Федором копали под Вороньей лиственницей могилу. Сергей тихо и приглушенно строгал кедровые колотые плахи, боясь разбудить отца. Фрося тихо плакала.

Кузьма лежал на полке в бане, убранный Ульяной и Улей незабудками.

Положили его в гроб и отнесли к Вороньей лиственнице. Гроб с телом Кузьмы медлили опускать, все еще надеясь, что он пошутил…

Федор полюбил деда, собирались купить коня, и вдруг дед чужой, каменный, бездыханный и в то же время свой — сердце Федора сжалось до предела, горло перехватило, и крик: «Погодите, хоть еще маленько, не бросайте землю» — застрял и вылился в горестный писк.

К берегу пристал еще катер. С него на берег сошел седой прямой, как штык, старик и направился от воды к Вороньей лиственнице. Он шел тяжело и упрямо. Сергей присмотрелся: «Да это же Золомов». Узнал он старика и бросился ему навстречу, обнял, затрясся в рыданиях.

— Дядя капитан… — шептал он горестно, как в детстве.

Ульяна убирала цветами могилу. Потом невидяще направилась к бане. Гладила бревна баньки, подкову, поросшую мхом, крыльцо, каждую ступеньку оглаживала, дощечку. Тяжело поднялась и медленно пошла к воде, на то бревно, где сидел Золомов, и села рядом с ним. И сидели они на отбеленной временем и дождями колодине — двое. На песке лежали принесенные водой листья. Они коробились на солнце, и под каждым листом виднелся лоскуток черной тени.

В ОЖИДАНИИ СЧАСТЛИВОЙ ВСТРЕЧИ

ВОЗДУШНЫЕ ЗАМКИ