В ожидании счастливой встречи

Дом Кузьма поставил крестовый, то бывает пятистенный, это обычно ставят на две семьи, когда собираются отделить сына. А крестовый — внутри сруба разгораживают крестом с общей горницей. И все «избы» соединены с горницей. Кузьма пока не думал никого отделять. Это не старое время — у каждого свое хозяйство, а тут производство. Всем места хватит. Стол и лавки Кузьма с Сергеем сработали из кондовых березовых плах, как репа белых, желтком отливают. Стены, пол, потолок — все отфуговано. Кузьма не любил избы беленые. Дерево ему больше глянулось. И Ульяна того же мнения была, выскоблишь — радугой светятся. Печки, и русскую, и голландку, побелили на два ряда. И снаружи дом Кузьмы красотой поспорил бы с лучшим кержацким домом. Кузьма приложил руку, да Сергей увлекся.

— Ну, паря, и много долбежу тут, — задирали головы скупые на похвалу байкальские рыбаки, — ну и дом! Каланчу привесить — и приход получится…

«Клочок бы земли да лошаденку, — мечтал Кузьма. Он вспоминал Арину, — гляди, и хлеб бы свой был…»

И всегда вспоминал не вообще, а конкретно: вот она бросилась по железке за ним. «Домой, Арина, домой». Кузьма и сейчас начинал волноваться, а как забудется, даже руками замахает. Надо же, как берет, уж сколько годов нет Арины. А ведь тогда признала, по голосу, что ли? Подставила голову, позволила надеть узду. Кузьма слышит и чувствует ее глубокое жаркое дыхание. Сколько радости давала Арина Агаповым, кормилицей в семье была. А каких коней приносила — пахать не перепахать землицу нашу. По-хорошему — от нее бы конька.

Голова всему — хлеб. Подрастали у Кузьмы сыновья, дочки в силу входили, а там и внуки пойдут. Целый корень Агаповых. Земля тут богатая, тайга кормная. Только бы ухватиться за землю, пойдет хозяйство в ствол. По-хорошему, так Ульяна могла еще родить.

— А, мать?

— Ну, ты скажешь, Кузя, на смех курам…

— Пусть посмеются, а нам бы не помешал мужик. По-старому-то, моя мама Афанасия родила на шестом десятке, женщина была — кровь с молоком… если бы не эпидемия…

Ульяна старалась замять разговор — ребята слушают… Мужику, ему что, язык без костей… А Кузьма шел в азарт.

— А что, мать? Александр, считай, отрезанный ломоть… Ну, это мы поглядим, — спохватился Кузьма. — Я тоже мечтал во флот, а угодил на козу… Мы от земли идем, сила наша — плуг, сани, бочка… что там еще — живность, так я говорю, мать?

Да вот собаки.

Тот же Варяг. Грудь у Варяга белая, как щитом широким прикрыта. Варяг щурит на Сергея коричневые глаза, а видит упряжку: какой кобель от нетерпения начинает грызть поводок или скулить, Варяг дернет губой, и виноватый сникнет. У Варяга в упряжке порядок.

Собак на Байкале держат помногу. Места здесь для охоты тяжелые, гористые. День собака отходит на соболя, три лежит, лапы зализывает. На соболя собаки работают обычно в паре, вот, считай, шесть лаек на промысел. Байкальские промысловики держат стоящих собак. В каждой деревне своя масть. Оставляют только самых выносливых, азартных на охоту. Отборная байкальская лайка величиной с теленка, поджарая, лобастая, сильная. Одна собака держит медведя. Две — сохатого ведут. На упряжке из четырех охотник со всем своим скарбом кочует по отрогам гор.

Отбор собак, конечно, жесткий. Растят весь выводок, держат до года, а потом по осени берут на охоту со старыми собаками. Бывает, домой из всего выводка приводят одного, двух, а то и ни одного пса.

У Кузьмы кроме Варяга были еще две собаки, кобель и сука. Привел Кузьме их Валдай. Мечтал развести свою породу, как Варяг, — черно-белую. В Максимовке были исключительно рыжие. На северной оконечности Байкала — белые. Купить у охотника собаку — это, считай, невозможно. Байкальский охотник собаками не торгует. Хорошая лайка самому нужна, плохая — незачем держать, портить кровь. Естественный отбор и выбраковка давали свои результаты. За байкальскую лайку не глядя давали корову. Но какой охотник отдаст свою собаку — разве только по большому знакомству или по-родственному, на свадьбу.

Собак своих байкальские промысловики держат в строгости, не балуют. Кузьма и то другой раз смотрит, смотрит и скажет:

— Варнак ты, Сережка, пошто портишь кобеля, зачем сахар даешь лизать…

— Делюсь, папаня, он тоже любит…

— Нюх портишь, паря…

— Сахаром-то? — округляет глаза Сергей. — Возьми, папаня, его на охоту, проверь, — просит он отца, — может, верно, испортил собаку, — переживает Сергей, — может, пока не поздно, выправится в тайге.

Кузьма смотрит на кобеля: видная собака, надо взять. Когда Кузьма пристегнул Варяга к своей упряжке, Сергею стало тоскливо. Но у Агаповых так: слово сказал — переиначивать поздно. Надо думать, прежде чем говорить.

Вернулся Кузьма с промысла расстроенный и раздосадованный, и добыча — для души изъян. Варяг огорчил. Поглядеть — хоть картину с кобеля списывай, а под шкурой…

— Забирай, Сергей, своего адъютанта, — отпихнул от себя Варяга Кузьма.

Сергей обнял друга.

— Ух ты, какой стал! Волков ел?..

С той охоты Кузьма не замечал кобеля. Разве только когда жаловались на него Сергею.

— Избаловал ты его, хоть бы на цепь посадил этого дурака.