В поисках потраченного времени, или Воспоминания об ИМЛИ

Бог меня спас от Овчаренко. Потом он спас от не­го и всех остальных. Высшей целью Овчаренко, как неожиданно выяснилось, была должность директора ИМЛИ, и сразу же после смерти Сучкова он, к вели­чайшему изумлению всех сотрудников, переселился в его кабинет, который неохотно покинул только по приходе нового директора Ю. Я. Барабаша. Тогда Ов­чаренко предпринял попытку расширить сферу свого влияния другим путем и долго носился с идеей соз­дания нового отдела — истории русской литературы XX века, куда должны были войти, кроме горьковской группы, многие структурные подразделения.

Идея выглядела не столь уж плохо, но слишком очевидно было, "под кого" она выдвигалась и чем нам всем подобное укрупнение грозило. Примерно к этому же времени относилась и первая попытка Овчаренко стать членом-корреспондентом АН СССР, вынудившая имлийских докторов (Л. И. Тимофеева, О. А. Державину, В. Д. Кузьмину, А. А. Елистратову, С. В. Тураева и др.) обратиться с письмом к тогдаш­нему президенту Академии М. Келдышу: "Мы знаем А. И. Овчаренко по совместной работе в ИМЛИ и по­лагаем, что он не заслуживает этого высокого звания. Его научные заслуги весьма скромны" (второй раз Овчаренко повторил эту попытку двумя десятилетиямм позже, и опять она вызвала возмущенное письмо группы литераторов в Отделение литературы и языка Академии). Этот амбициозный, сложный и совершенно закрытый человек ушел из жизни внезапно и драматически — отдыхал в Прибатике, в писательском доме в Ниде, и утонул, купаясь в море. В предисловии к какому-то посмертному изданию его сугубо офици­озных "советских" сочинений я встретил намеки на происки врагов и неслучайность его смерти...

Сегодня только ленивый не знает про то, что Эльсберг "посадил" Бабеля, Штейнберга, Пинского и других, про то, как разоблачал его Пинский, а Мотылева дала ему пощечину и пр., и пр. Судя по этим историям, передающимся из уст в уста и из книги в книгу вот уже на протяжении полувека, можно по­думать, что их герой обладал почти врожденной страстью к доносительству и привык бегать на Лу­бянку чуть ли не с детсадовского возраста. Думаю, что мифология эта поддерживалась той же самой Лубянкой, которая, с одной стороны, охраняла своих агентов и тайно покровительствовала им, а с другой, находила прямую выгоду в демонизации тех или иных персонажей. Демонизация индивида уводила в сто­рону мысль о массовости явления. Даже слово "по­садил", подразумевающее некую выдающуюся роль доносчика, в случаях, когда речь идет о таких крупных фигурах, как Бабель, заслуживает кавычек. И дело не только в том, например, что сегодня из следственных дел достоверно известно, что Бабеля все-таки взяли по показаниям Ежова, а не Эльсберга, но в том, пре­жде всего, что даже в годы "большого террора" для ареста и уничтожения таких знаменитых деятелей литературы и культуры, как Мейерхольд, Бабель, Мандельштам, Кольцов, нужны были, конечно не просто доносы отдельных частных лиц, но негласные санкции Кремля, эти же доносы организующего (следователь для проформы даже спрашивал Ежова, "не клевещет ли он на писателя Бабеля").

Над Эльсбергом витает туман таинственности, не рассеянный до сих пор. Удивляет обилие его псевдо­нимов 20-х годов: Шапирштейн, Шапирштейн-Лерс, просто Я. Е. Лерс (так, кстати, была подписана и кни­га), Жак Красный и пр. В тюрьме он сидел, что ни го­ворите, уже будучи профессиональным литератором, и даже в силу одного этого обстоятельства я не очень склонен доверять версии о каких-то его финансовых спекуляциях эпохи нэпа, якобы ставших причиной аре­ста. В книге "Во внутренней тюрьме ГПУ. Наблюдения арестованного" (1924), почтительно "посвященной ГПУ", отчетливо ощутим "социальный заказ", и я до­пускаю, что автор вышел с искалеченной ногой именно оттуда, после близкого и плодотворного общения с ор­ганизацией. Возможно, он успел, отбывая тюремный срок или после него, даже потрудиться "не по специ­альности" в какой-нибудь шахте на Дальнем Востоке, где, неведомо каким путем, оказался (карточки его книг в общем каталоге Ленинки, отражавших даль­невосточные следы Эльсберга, видимо, случайно за­летели сюда в годы моей аспирантуры из спецхрана, а потом исчезли: панегирик ГПУ был издан в Бодайбо, а вторая книга, "На золотых приисках Бодайбо", даже не упоминается в КЛЭ, где над Эльсбергом поглуми­лись, подписав справку о нем "Г.П.Уткин").