В полдень на солнечной стороне

— Ну, ясно кому! Тому, кто от нас с тобой будет. — Интересовался: — Ты как думаешь, он понимает, что ты сейчас с ним вместе купаешься, загораешь? — Говорил убежденно: — Ему же от этого должно быть, как и тебе, приятно.

Глухов приехал проведать Петухова и отправился с ним на озеро купаться. Натягивая трусы на довольно-таки внушительное свое брюшко и завистливо оглядывая отощавшего Петухова, он сказал, как бы оправдываясь:

— На руководящей работе главное — не допускать, чтобы серое вещество в башке жирело, а так, с лишним весом для авторитетности своей фигуры, жить можно!

Потом, лежа на песке, стал, как всегда, хитро советовать:

— Тебе, Петухов, с твоим умом и способностями надо на очное отделение института переходить. Разве вприпрыжку между заводом и институтом как следует выучишься? И что это значит? — Произнес протяжно и презрительно: — Заочник! Не тот коленкор! — Деловито добавил: — Мы бы к стипендии от завода доплачивали.

— Ну что вы! — улыбнулся Петухов. — С завода я никак. Хватит того, что из армии демобилизовали.

— А вот я твою супругу уговорю!

— Не выйдет! — уверенно сказал Петухов. — Мы с заводом сроднились, как в своей дивизии все равно.

Соня не поддалась на уговоры Глухова. Сказать же ей истинную причину Глухов не решился. Только твердо, без улыбки заявил:

— Если Петухов за это время меньше пяти килограммов прибавит, на работу в цех я его обратно не допущу. Дам сидячую должность, на которой полнеют. Как вот я сам, — чтобы смягчить твердость своих слов, добавил директор.

Но Соня усмотрела в этом только доброе желание Глухова повысить ее мужа, поэтому за состояние его здоровья не встревожилась.

И они продолжали упиваться своим счастьем, наслаждаясь бездельем, тем более что Петухов считал это состояние крайне полезным для спокойного созревания в Соне будущего, нового человека. И он говорил:

— Ну что? Поведем его купать! — Или: — Может, хватит ему загорать? — Или приказывал повелительно: — Он кумыс пить хочет. Это ему очень полезно!

Когда Соня брезгливо говорила, что ее тошнит от одного кислого запаха кумыса, Петухов обрадованно, с надеждой произносил:

— Значит, мальчик!

И чтобы опровергнуть Петухова, Соня, не морщась, выпивала кумыс, говорила торжествующе:

— Вот, пожалуйста! И ничего! Значит, девочка!

36

К генералу Пугачеву пришел тоже уже генерал Лебедев. Но после войны он предпочитал ходить в штатском. О его генеральском звании знали лишь сослуживцы по тому ведомству, где он работал.

Потискав, охлопав друг друга, они сели, радостно глядя друг на друга.

Пугачев ликовал безудержно. Лебедев, как и всегда во всем, был сдержан.

— Где же ты пропадал? — осведомился Пугачев.

Лебедев сообщил равнодушно:

— В плену был.

— Чего врешь? — возмутился Пугачев — Я же тебя еще накануне Берлинской операции видел.

— Вот тогда и угодил в плен к союзникам.

— Да как они посмели?! — вскипел Пугачев.

— Все законно, — усмехнулся Лебедев. — Взяли как офицера СД.

— Ты что, ошалел?1

— Любознательность, любопытство… Профессиональные качества исследователя.

— Так ты что, себя за фашиста выдал?

— Отпирался, конечно, сколько мог, на допросах.

— Зачем же отпирался, если захотел выдавать себя за фашиста?

— Для убедительности, для правдоподобия.

— Что же, без документов, в одном ихнем трофейном обмундировании объявился?

— Зачем? Часть документов довольно-таки неловко пытался уничтожить, нашли обрывки — уличили.

— А ты бы их проглотил, сжевал

— Тогда не было бы улики.

— Да ты не темни, говори, как все было. Выкладывай. Зачем все-таки в плен полез?

— Ну что же, — сказал Лебедев, опуская глаза и потирая ладонью колено. — По некоторым данным стали обнаруживаться сведения о некоторой, так сказать, перекантовке разведывательных органов союзников, которые стали искать себе сотрудников из ведомства Гиммлера. Надо было проверить достоверность таких сведений, ну я и проверял.

— Это что ж? Таким рискованным способом? Очертя голову в одну петлю заодно с фашистскими военными преступниками? Ведь могли казнить! А?

— Но я же не признался, что могу быть отнесен к разряду их военных преступников! Изводил следователей до того, что они успокоительные таблетки принимали. Изворачивался, отпирался и даже, представь, оправдательно философствовал: мол, Гитлер виноват, а мы, его верноподданные, здесь ни при чем. Вообще, задача упрощалась тем, что я английским языком владел, а в моем личном деле, которое они разыскали, было написано: «Английским не владеет».

— Так как же к ним твое личное дело попало?

— Да не мое, а того, за кого я себя выдавал.

— Ну и работенка у тебя! — покачал головой Пугачев. — Значит, изучил, подготовился и сактерил, — Съязвил завистливо: — Может, тебе с твоими способностями следовало во МХАТ идти. Стал бы заслуженным или народным. Каждый вечер аплодисменты!

— Театр я люблю! — мечтательно произнес Лебедев.

— Ну и как дальше твой спектакль шел?