В простуженном аду (СИ)

Зимина гремит на весь кабинет, к каждому второму слову прибавляя такие нецензурные междометия, что даже бывалый подполковник невольно морщится. И "тыкает" бесцеремонно, и орет как на провинившегося школьника, и даже узкой ладонью выбивает пыль из накиданных на столе папок: ей как-то абсолютно-и-совершенно-похер на то, что он младше нее всего на одну звездочку на погонах и старше на добрые десять лет и половину выбеленных сединой волос в густой пока еще шевелюре — мне-нужен-результат! делайте-что-хотите! выполнять-я-сказала! — и ему ничего не остается, кроме как, бросив чеканно-четкое "Есть!", развернуться с офицерски-точной, годами отработанной выправкой.

Война не прекращается — война набирает обороты.

Приказ: расстреливать на месте при любой попытке к бегству или сопротивлению, на самом деле — при любом неосторожном движении. Вязкий запах крови сгущается; сгущаются чернильно-тяжелые тучи над испуганно притихшим городом и головой нового слишком дерзкого начальника ОВД.

Ира сдавленно матерится сквозь зубы, зажимая ладонью темное пятно на рукаве форменной рубашки, наугад непослушной рукой выпуская оставшуюся обойму — гвардия умирает, но не сдается.

Прибывшая на место происшествия форменно-бронированно-камуфляжная свора находит пять человек убитыми — отморозки в бегах, напавшие на служебную машину полковника Зиминой.

Белизна, серость, синь, звезды и кровь смазываются в невообразимое месиво — Ира закрывает глаза, обессиленно падая в гулкий провал дурноты.

— Крутая баба! — с неприкрытым восхищением выдает гладенько-чистенький ФСБшник вслед завывающей, синими всполохами мигающей машине "скорой".

Подполковник Волков смотрит на него неприятно и хмуро, в эту секунду понимая новую начальницу как никогда: желание выразительно и ясно послать чекиста далеко и надолго крепнет с каждой секундой.

Суетливый и деловитый шум взрывается равнодушно-сухими щелчками выпущенных пуль: в сумерках угасающего дня через пару улиц отсюда вырисовывается еще одно чрезвычайное происшествие.

Полковнику никто не пишет.

Он, впрочем, тоже не пишет никому.

Дни и недели тянутся противно и нудно, затягивая в страшную бездну неизвестности: ни одного звонка или сообщения с упрямо отключенного номера; ни единого электронного письма или диалога в видеочате.

Все, что им остается: пульт в судорожно сжатых пальцах, ежевечерний выпуск новостей и дружный облегченный выдох — про полковника Зимину в городе с обострившейся криминогенной обстановкой тараторящий диктор не произносит ни слова.

— Она вернется, Лен, — с трудом выдыхает Вадим, рывком ослабляя душащий галстук, пока испуганно жмущаяся к нему Измайлова застывшим взглядом смотрит в погасший экран.

— Она вернется, — торопливо-согласно кивает Лена, часто-часто моргая, а в расширившихся зрачках отчаянием давятся непривычно-притихшие лукавые чертики.

Оба знают: даже если она и вернется, это будет уже не она.

— Ирина Сергеевна, вы куда? Стойте, туда нельзя! Стойте!

Голос Волкова бьет в спину протестующей дробью, но Зимина, на долю секунды оборачиваясь, резко и хлестко выдает одно матерно-простое слово со смыслом "отстаньте уже от меня!", грубо расталкивает скопление звезд разной величины на неприлично-парадных кителях и скрывается в здании, в любую секунду готовом взлететь на воздух.

Она или героиня, или сумасшедшая — третьего не дано.

Хотя, по сути, это синонимы.

Девочка — тугие растрепанные темно-русые косы, светлое, пылью припорошенное платье юной принцессы и перепуганный взгляд карих пылающих глаз — льнет к незнакомке в темном, цепляясь за тонкую, совсем не взрослую руку, любопытно-непонимающе разглядывая толпу: черно-черно, звездно-звездно, как прохладной августовской ночью на даче у бабушки. А это ведь значит, что все хорошо?

— Все хорошо, — шепот почему-то немного испуганный — разве взрослые умеют бояться?

Юная принцесса в светлом серьезно кивает, с сожалением провожая взглядом уводимую в черно-звездную бесконечность странную взрослую.

Все хорошо.

У девочки из едва не разнесенного взрывом торгового центра глаза странно-знакомо-темные: Ира передергивает плечами от мысли что, наверное, точно такие же глаза были бы у ребенка, у Ткачева-младшего или младшей — как бы сложилось.

Теперь уже вряд ли сложится хоть что-то, хоть как-нибудь.

Беззвездная бесконечность вычерненного неба накрывает запоздало-напрасной болью.

Паша видит ее лишь раз: на экране телевизора, бездумно-невидяще нажимая на кнопки пульта. Слов не разобрать, разве что прочитать по губам, но взгляд вмерзается в бегущей строкой мелькающее "полковник Зимина, начальник отдела..." — название города, области и прочая хрень не имеют значения: главное, что к их отделу она уже никакого отношения не имеет.

Становится объяснимым и даже понятным мрачное молчание Климова, погасшая беззаботность Измайловой: партизаны недоделанные!

Хотя... тебе же все равно, не так ли?