В русском жанре. Из жизни читателя

Вероятно, один лишь Алексей Фатьянов умел легко превра­щать жуткие словесные штампы в лирический текст: «Хо­рошая девушка Тоня согласно прописке жила», «До чего же климат здешний на любовь влиятелен» и т. д. Даже у Исаков­ского, поэта более крупного, не было этой лёгкости.

***

Анастасия Вертинская в интервью (16.08.11 — Денис Бес­сараб, «ФрАза» ) на вопрос: «При жизни Вертинского в СССР так и не выпустили ни одной его пластинки?» — отвечает: «Ни одной. Когда он вернулся в Со­ветский Союз в 1943 году, то, вплоть до его смерти, ему не разрешали записываться в профессиональной звукозаписы­вающей студии».

Это, мягко говоря, неправда.

Апрелевский завод грампластинок выпустил в 1944 году пробные диски Вертинского на 78 оборотов с пятнадцатью старыми и новыми, которые никак не могли быть взяты с эмигрантских дисков, вещами, а писались, естественно, уже в московской студии. Не знаю, как насчёт других, но две из этих пластинок пошли в свободную продажу, они были во многих семьях, в том числе и в нашей: одна «Маленькая ба­лерина», а на обороте «Куст ракитовый», другая «Прощаль­ный ужин», которая ввиду долготы звучания, была записана с обеих сторон.

***

Когда я слушаю записи выступлений Вертинского в совет­ских концертных залах, то живо воображаю послевоенную советскую элиту, которая в ожидании верховной ласки или гнева и при большом денежном благополучии принялась изображать высший свет. Зрительный ряд здесь можно при­нять из кинофильма Ивана Пырьева «Сказание о земле Си­бирской» (1947) — в антракте концерта — ослепительные дамы и господа, меха, платья до блестящего паркета, цветы в вазах, декольте, бриллианты, коньяк из маленьких стопок, пирожные, кофе и золотые медальки лауреатов Сталинской премии.

И вот — словно бы специально для них приехал осколок империи и звезда декаданса.

Конечно, конечно, в зале ЦДРИ бывали Качалов и Марец­кая, Козловский и Топорков, но я не о них, а о «массе» новой «элиты». Тут непременно возникает фигура Константина Симонова (в усах и рядом с Серовой, в бриллиантах и ме­хах). Да что Симонов, вон в том же зале и Сергей Смирнов, который «поэт горбат, стихи его горбаты», ведь его строчки, как и симоновские, пел бывший печальный Пьеро. Отчего бы в зале не сидеть Анатолию Сурову и Михаилу Бубеннову, Аркадию Первенцеву и Льву Шейнину?

«Но о Вертинском ни словом не обмолвились: ни в газе­тах, ни по радио, ни на нарождавшемся тогда телевидении. Скорее, выходили ругательные статьи о его “буржуазно­упадническом искусстве”, зачем это он вернулся и в таком духе». Это опять А. А. Вертинская в том же интервью. Жаль, что она не назвала ругательных статей, но главное: а что реально можно было написать об авторе «Лилового негра» и «Жёлтого ангела» в тогдашней советской прессе, где любая цитата из настоящего (досоветского) Вертинского показа­лась бы вторжением иноземной цивилизации? «Перехожу к вопросу о литературном “творчестве” Анны Ахматовой. Её произведения за последнее время появляются в ленинград­ских журналах в порядке "расширенного воспроизводства". Это так же удивительно и противоестественно, как если бы кто-либо сейчас стал переиздавать произведения Мереж­ковского, Вячеслава Иванова, Михаила Кузьмина, Андрея Белого, Зинаиды Гиппиус, Фёдора Сологуба, Зиновьевой- Аннибал и т. д. и т. п., то есть всех тех, кого наша передовая общественность и литература всегда считали представителя­ми реакционного мракобесия и ренегатства в политике и ис­кусстве» (Андрей Жданов).

Только личным пристрастием Сталина можно было объ­яснить, что в дни, когда это сказано, как ни в чём не бывало пел Вертинский.

Да и то, что пресса «ни словом» не обмолвилась, неправ­да. Вот, к примеру, Григорий Александров в рецензии на кинофильм «Заговор обречённых» (журнал «Огонёк», 1945) писал: «Характерную фигуру иезуита и политического ин­тригана рисует А. Вертинский, играющий в картине роль кардинала Бирнча».

Ах, доченьки, доченьки...

2012

В РУССКОМ ЖАНРЕ - 45

***

В комедии Булгакова «Блаженство» (1934) есть персонаж Михельсон (превратившийся в новом варианте пьесы — «Иване Васильевиче» — в Шпака). Со времён выстрела в Ленина на заводе Михельсона, в литературе эта фамилия возникла, насколько я знаю, только в романе Ильфа и Пе­трова «Двенадцать стульев» (1927) — Бендер снабжает Воробьянинова удостоверением на имя Конрада Карловича Михельсон.

***

Сейчас расплодился жанр, форму которого я в силу собствен­ной устарелости определить не могу и не помню, как име­нуют его продвинутые молодые критики, но эти сочинения кажутся мне написанными по лекалу, предложенному Оста­пом Бендером: