В русском жанре. Из жизни читателя

«Я — эмир-динамит! — кричал он, покачиваясь на высо­ком хребте. — Если через два дня мы не получим приличной пищи, я взбунтую какие-либо племена. Честное слово! На­значу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад. Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета? При современной политической об­становке даже Лига наций удовлетворится таким поводом к войне. Ей-богу, куплю у англичан на миллион винтовок, — они любят продавать огнестрельное оружие племенам, — и марш-марш в Данию. Германия пропустит — в счёт репа­раций. Представляете себе вторжение племён в Копенгаген? Впереди всех я на белом верблюде. Ах! Паниковского нет! Ему бы датского гуся!..».

***

Уже отмечалось, кажется, М. Золотоносовым, что Булгаков использует своеобразный портрет-эвфемизм, обозначаю­щий делягу-еврея. Таков псевдоиностранец в магазине Торгсина в романе «Мастер и Маргарита»: «Низенький, совер­шенно квадратный человек, бритый до синевы, в роговых очках...». В том же романе — «арамей» которого ударил обе­зумевший Иван Бездомный: «Мясистое лицо, бритое и упи­танное в роговых очках» и другие.

Но, кажется, никто ещё не заметил, что Булгаков здесь буквально следует Алексею Толстому.

«Откуда, из каких чертополохов, после войны вылезли эти жирненькие молодчики, коротенькие ростом, с волоса­тыми пальцами в перстнях, с воспалёнными щеками, трудно поддающимися бритве? Они суетливо глотали всевозмож­ные напитки с утра и до утра. Волосатые пальцы их плели из воздуха деньги, деньги, деньги...» («Гиперболоид инженера Гарина»).

«Она действительно разорила дюжину скоробогачей, тех самых коротеньких молодчиков с волосатыми пальцами в перстнях и с воспалёнными щеками» (там же).

«... иссиня бритых, сочащихся здоровьем, бешено развяз­ных знатоков по продаже и покупке железнодорожных на­кладных. ..» («Хмурое утро»). И другие.

***

В статье Михаила Золотоносова «Сатана в нестерпимом блеске...» («Литературное обозрение». 1991, 5) читаем о ве­роятном влиянии на автора «Мастера и Маргариты» книг Е. А. Шабельской, сотрудницы откровенно антисемитских изданий, и узнаём, что «гражданским мужем Шабельской стал доктор Алексей Н. Борк, также сотрудник антисемит­ских изданий и активный член Союза русского народа».

А я вспомнил, что в самой по-моему загадочной из чехов­ских пьес «Иванове» есть два персонажа, оба родственники главного героя — граф Шабельский и управляющий имени­ем Боркин, пьяницы, шуты и бездельники. Причём Шабель­ский грубо вышучивает жену Иванова Анну Петровну на предмет её еврейского происхождения, а она не только не оскорблена, но смеётся с ним вместе.

Чехов знал Шабельскую: «Мне снилось, будто я прикла­дывал припарку на живот Шабельской. Она очень симпатич­на, и я рад, что был полезен ей хотя во сне» (Письмо А. Суворину от 12 декабря 1894 г.).

В воспоминаниях Александра Амфитеатрова есть «зерни­стый», по выражению Бунина, портрет Шабельской (псевдоним Александры Станиславовны Монтвид). Женщина из рода классических авантюристок, нечистая на руку морфи­нистка и алкоголичка, умевшая сводить с ума мужчин. Не­случаен и её союз с доктором Борком, тоже алкоголиком, которого по силе магнетизма Амфитеатров сравнивает с Григорием Распутиным. Также любопытно и характерно, что эти, далёкие, скажем так, от проблем и бедствий русско­го народа личности, сделались активными функционерами «Союза русского народа». Это я к тому, что столичный во­инственный литературный национал-патриотизм, докатив­шись до наших дней, зачастую обнаруживает среди своих адептов вовсе не людей от сохи, но вполне изломанных в де­кадентском стиле личностей.

Сюжет с Шабельской имеет ещё одно литературное про­должение. Её крёстный сын участвовал в покушении на Ми­люкова, в результате которого погиб отец другого знамени­того русского писателя — Владимира Набокова.

***

У Булгакова в «Самоцветном быте» в главке «Сколько Брок­гауза может вынести организм» лентяй-библиотекарь на просьбу рабочего парня посоветовать, что ему читать, адре­совал его к словарю Брокгауза. И «что-то ломалось в голове у несчастной жертвы библиотекаря.

— Читаю, читаю, — рассказывал слесарь корреспон­денту, — слова лёгкие: Мечислав, Богуслав, и хоть убей не помню — какой кто. Закрою книгу — всё вылетело! Помню одно: Мадриан. Какой, думаю, Мадриан. Нет там никакого Мадриана. На левой стороне есть два Баранецких. Один го­сподин Адриан, другой Мариан. А у меня Мадриан.

У него на глазах были слёзы.

Корреспондент вырвал у него словарь, прекратив пытку. Посоветовал забыть всё, что прочитал...»

А у Чехова есть рассказ «Чтение» о том, как антрепренёр порекомендовал знакомому начальнику канцелярии Семипалатову приучать своих чиновников к чтению и раздал им книги.

«Мердяев завернул книгу и сел писать. Но не писалось ему на этот раз. Руки у него дрожали и глаза косили в разные стороны... На другой день пришёл он на службу заплакан­ный.