В русском жанре. Из жизни читателя

По нашему времени сподручнее на чиновника насесть, у коего, как у Расплюева, днище выперло — не может никак наесться. А кит китыч в «мерседесе» — что ж, его дело воль­ное, личное, чего ему досаждать: дай миллион, дай миллион!

***

«Барабошев. ...Он должен мне по векселю двести рублей, на платёж денег не имеет и от этого самого впал в нежные чувства. <...>

Платон. Стихи буду писать. В таком огорчении всегда так делают образованные люди.

Зыбкина. Что ты выдумываешь?

Платон. Чувств моих не понимают, души моей оценить не могут и не хотят — вот всё это тут и будет обозначено. Зыбкина. Какие же это будут стихи?

Платон. “На гроб юноши”».

Островский А. Я. Правда хорошо, а счастье лучше

***

У нас перевёлся графоман. То ли дороговизна почтовой свя­зи, бумаги да и вся обстановка не располагают к сочинитель­ству, только нет теперь потока самодеятельных сочинений, которые могли веселить или надоедать, но с существовани­ем которых нельзя было не считаться. Сидели Платоны, бро­дили Лебядкины, и непременно рождались строки нелепые, но русская культура без них неполна.

В каждой редакции были кроме разовых и постоянные графоманы, день за днём присылавшие свои произведения. У журнала «Волга» был такой М., который стихами откли­кался на разные события, например на дискуссию по поводу ЛТП:

Пьянство бред, ну, пили многие,

братья Чеховы, Куприн.

И Толстой да третий, сын —

сын Дюма, и все ж в итоге ведь

и спивались поневоле

<...>

Русь пила, князья во фраках

пили, только эта власть

умудрилась до экстаза

прятать пьяниц в ЛТП,

и морали сей проказа

растворяется в толпе.

***

Ключ к судьбе не одного Саврасова в его словах Коровину: «Пойми — полюбил, полюбил горе... Пойми — полюбил унижение...». Почему спился и опустился автор картины «Грачи прилетели»? Именно так: спился и опустился, а не спился. Можно опуститься и не спиваясь, но можно спиться и не опускаясь.

Слова Саврасова, которые запомнил юный и, может быть, досочинил старый Коровин, приоткрывают мармеладовскую загадку, которую без устали преподносит нам рус­ская жизнь.

Наслаждение унижением — спасение? Да, русское пони­мание добровольного падения человека всё-таки исключи­тельно религиозно. Мягкая, добровольная сдача напору со­циальной жизни, исчезновение в чаянии воскреснуть есть, вероятно, одна из форм спасения души, чуть ли не вровень с монашеством.

***

Бенедикт Сарнов, выступая по радио (это было 7 апреля 1994 года — записал дату, потому что очень уж поразился), сказал, что трагедия Обломова в том, что он предал свой та­лант, данный ему от Бога, и превратился в ничтожество.

А какой был дан ему талант? — спросим мы. Наверное, сберегать себя, сохранить душу такою, с какой он пришёл в мир. Что Илья Ильич и исполнял.

***

«Одет он был в покойный фрак, отворявшийся широко и удобно, как ворота...» (Гончаров И. А. Обломов).

***

Никак не только не разделяю восхищения Рерихом и его «учением», но чувствую к ним глубокую, неодолимую не­приязнь. Почему-то в брежневские времена это была един­ственная «ересь», дозволенная к употреблению, и редкий день на экране ТВ не увидать было благостного, с промытой бородкой, в индусском кителе Святослава — продолжателя великого дела. То и дело корреспонденты показывали дом Учителя, а стихотворец В. Сидоров в журнале «Москва» печа­тал длинные очерки о его учении.

И самого Н. К. издавали. Он писал ужасно! И прозу, и сти­хи. А однотипные Гималаи с многозначительными названия­ми полотен удручающе декоративны. Впрочем, и древняя Русь его мне неприятна.

***

Общее место: художнику необходима верная подруга, муза, спутница, вдохновительница и берегиня; Мастеру нужна Маргарита.

Мастеру, возможно, и нужна, хотя и не каждому, прекрас­но обходились без неё Гоголь и Гончаров, Лермонтов и Че­хов — список будет длинным. Я имею в виду не просто брак, но наличие у творца, как писалось в советских некрологах, «жены и верного соратника».

В случае же серенького, унылого сочинителя эта самая соратница становится вредна для окружающей среды. В за­висимости от темперамента, честолюбия, алчности и влюблённости в своего творца она может крепко помогать ему в продвижении рукописей, тем самым нанося урон культуре.

А уж если таковая муза является человеку, больному со­чинительством, роль её поистине ужасна. Когда бы рядом с самодеятельным поэтом (художником) находилась нор­мальная женщина, не «муза», она бы постаралась отвлечь его от бумага — или холстомарания или покинула. Глядишь, и человека сохранили бы. Но почему-то именно на пути несчастных, о которых Е. А. Баратынский заметил: «Не он пред светом виноват, а перед ним природа виновата», возникают исступлённые музы, делающие профессиональное утвержде­ние избранника своим поприщем.

У В. М. Шукшина есть рассказ «Пьедестал», именно об этом.