В русском жанре. Из жизни читателя

Примечательно, что и у Андреева, и у Толстого встречи с хулиганами происходят в городском предместье, или, как стали выражаться в наше время — «на природе». Именно это идиотическое определение выражает суть идеала времяпре­провождения «зверей»: пить и жрать на траве под деревом у воды, гадить, мусорить, блевать, приставать к женщинам, драться, унижать тех, кто слабее... это ли не картины здо­рового советского отдыха на протяжении многих лет. Ведь горчишники и андреевские насильники, пролив немало кровушки после семнадцатого, как ни в чём не бывало пере­скочили в новое общество «социальной справедливости». А сколько их выпестовали коллективизация, война, стройки коммунизма с их бараками и «культурными развлечения­ми»... Даже и строгие «сталинские» порядки мало задели обычай хулиганского насилия над личностью, — вспомните. А кто моложе, прочитайте В. Сёмина, В. Аксёнова, В. Тендря­кова, А. Кузнецова, Ф. Искандера, А. Приставкина. Каждый из нас вынес из детства страх перед двумя насильниками: хулиганом и государством.

***

В романе В. Аксёнова «Коллеги» мужественный молодой герой не то перед схваткой, не то после схватки с бандитом вспоминает, как в детстве был унижен шпаною, отнявшей военной зимой в Казани у него новые коньки, а он лишь бе­жал и умолял вернуть ему драгоценный папин подарок.

Но не все, подобно по-западному мужественному персо­нажу «Коллег», научились биться с хулиганами и бандита­ми новейшими приёмами в оное время бокса и самбо, за­тем джиу-джитсу, затем карате и т. д. К тому же, как гласит народная пословица, «против лома нет приёма». И реализо­вать вторую её часть решится не всякий: «если нет другого лома». И сколько бы ни тешили нас Останкино-Голливуд киносказками с бесконечным вызовом мужественного ге­роя шайке «двуногих в перьях», — нормальный обыватель по-прежнему не решается вступить в борьбу с хулиганами и насильниками. Даже не по-прежнему, а пуще прежне­го. Если раньше конфликты чаще всего кончались дракой и нанесением, как писал в протоколе участковый, лёгких, ну средних телесных повреждений, то нынче убить — раз плюнуть.

И вот мы, напуганные и боящиеся, битые, грабленные в детстве шпаною, что мы поём? «Мурку», если не поём, так слушаем с особым удовольствием, так же как все многочис­ленные «мурки» разных времён. Сколько певцов, начиная с Утёсова и кончая Шуфутинским, добились массового успе­ха на одесско-кичманском репертуаре!

Одна из популярных современных радиопрограмм «В нашу гавань заходили корабли», и названием-то взявшая строку из песни, где схлестнулись два ножа и т. д., значи­тельную часть времени отдаёт если не текстам, то вполне блатным мотивчикам. И делает это передача не на потре­бу дурному вкусу, но по точно уловленному заказу: значи­тельная часть слушателей хочет слушать эти мотивчики, грустить над тем, как «по тундре, по железной дороге, где мчится поезд Воркута — Ленинград»!

Объяснялось явление, и справедливо, тем, что Россия — страна сидевших или родственников видевших. Однако ж заметим, далеко не всех уголовно-сидевших.

И всё же тоска общая, лагерная тоска, тоска неволи как бы берут под одну барачную крышу уголовника и колхозни­ка, прикинувшего мешок отрубей. Но — как пройти мимо классовой, не могу сказать иначе, ненависти Варлама Шаламова к блатным, его нетерпимости многосрочного зэка к уголовной романтике и её проникновению в художествен­ную литературу?

В развитие вышенаписанного попробую добавить то, что приобщением хотя бы в пении или слушании тот же обижен­ный подросток подсознательно приобщается к миру силы и ножа, где сам чёрт не брат. И получается по Евтушенко: «интеллигенция поёт блатные песни».

И ещё одно, подальше. Когда Пушкин указал на грусть как на национальную черту, он подтвердил её так: «шлюсь на русские песни». А в них не так редок был среди замерза­ющих ямщиков и бродяга, переехавший Байкал, да и любов­ная, так сказать, лирика то и дело рассказывала о ситуациях с кровавым финалом, типа «она ему ножик вонзила, потом себе в белую грудь».

Недруги, «русофобы», могут заметить, — это играет при­сущее русскому характеру разрушительное и саморазруши­тельное начало; друзья русского народа, «патриоты», могут здесь не менее справедливо разглядеть широту, ухарство того же характера: «Пей-пропивай! Пропьём — наживём!». Иностранец может, пугливо расширяя зрачки, подивиться загадочности русской натуры.

Но как бы то ни было, что есть, то есть, — споём?

Советские песни звучат сейчас подобно тому, как эмигрант­ские в советские годы — запретным плодом. Тогда к зачастую очень талантливым текстам нередко писались дивные мелодии, к тому же и забойно-танцевальные. Когда появилась песня «Ле­тят перелётные птицы», люди очумели, её пели и слушали по­вально, она неслась не только голосами Бунчикова и Нечаева из патефонного чемоданчика, но и из каждого кабака с оркестром и забегаловки с аккордеонистом. Сугубо патриотический, даже политический текст положен на мощнейшие разухабистые фок­стротные ритмы. «И Африка мне не нужна-а!»

А ведь и в самом деле не нужна.

***