В русском жанре. Из жизни читателя

Едва ли не самое известное стихотворение Николая Рубцо­ва — «В горнице моей светло». Строка «Матушка возьмёт ведро, молча принесёт воды...» наводит на грустные раз­мышления. Почему же матушка? Почему он-то лежит и ду­мает о завтрашнем хлопотливом дне? Как в сказке. И лодка, которую он будет мастерить, столь же сказочна, как и алень­кие цветочки, которые будет он поливать. По воду ходили женщины, — так. Но почему тогда он цветы собирается по­ливать? А если не сказка, то отчего мужик, реальный, совет­ский, лежит, а мать воду таскает? Как ни грустно признавать, но это правда житейская, и объясняется она одним — лири­ческий герой, как и большинство его соседей-сверстников, лежит к вечеру пьяный и ничего не делает, лишь мечтая о том, что завтра он будет нечто делать — поливать цветы и мастерить лодку. Впрочем, лодку строят, а не мастерят, но это не имеет значения, так как строить-мастерить никто ни­чего ни завтра, ни послезавтра не станет.

***

Дворянство набирало высоту два столетия, а падало пол­века. А как действовал закон вырождения среди советской элиты? Где дети вождей, наркомов, красных директоров, новых корифеев искусства и науки? Уже во втором поко­лении вырождение. Кто в домах на набережных, высотках и Жуковках смог пусть не подняться выше — вроде некуда, но сохранить себя, стать заметной личностью? Мало, ред­ко. Все семьдесят лет большую устойчивость, как ни стран­но, проявляли немногие дети немногих репрессированных «бывших». Им-то, казалось, труднее, даже гибельнее было приспособиться в мире коммуналок, лагерей, очередей и доносов. К тому же надо было скрывать происхождение. А поди ж вот.

Законы вырождения действуют стремительно. Вот, на глазах выбился, добился, прорвался, а сынок-дочка уже ни­чего не хочет, кроме как колоться. Пусть не все и не совсем так или совсем не так, но поголовно — разматывание на своём уровне даже того немногого, чего добились родители. Ещё недавно, в «застой», типичной была картина некоторого собирания, хотя бы и на таком уровне: мама, пробиваясь по комсомольско-партийной линии, помогает папе в его работе в милиции, они растят сына, помогая ему попасть в аспиран­туру и сочетая его законным браком с дочерью заместителя директора завода. Внучка уже порхала в балетном училище, воображаемый внучкин жених витал уже на министерских высотах.

Всё это могло быть с любыми заменами, правда, из до­вольно ограниченного числа вариантов: мама — учёный, папа — обком, сноха — дочь директора гастронома; и осу­ществлялось неярко, но довольно противно, обрастая всё большим слоем подлости, однако в масштабах страны реаль­но наращивало тот пресловутый средний класс, который где- то там есть опора и залог стабильности.

Да, мнилось, что стабильность обретается в сундуках, га­ражах, сберкнижках.

Читая в советские времена советскую книгу «Двенадцать стульев», вряд ли мы могли оценить выбор Остапом «про­фессии» для Воробьянинова-нищего: бывший член Государ­ственной думы.

Нет, было ясно, что Остап придумал для жалостности об­раз «бывшего», которого пожалеют несознательные гражда­не республики, вздыхающие о прошлом, но почему депутат Думы, а не сенатор, не генерал? Откуда конкретный интерес литератора Изнурёнкова, помните: «Скажите, вы в самом деле были членом Государственной думы? — раздалось над ухом Ипполита Матвеевича. — И вы действительно ходили на заседания? <... > Скажите, вы в самом деле видели Родзянко? Пуришкевич в самом деле был лысый?».

К 1927 году Россия ещё не успела забыть Думу и её депута­тов, сохранив жадный интерес к новому для России явлению парламента и особенно шумной под конец деятельности его членов.

Легко представить, что если сменится режим, через сколь­ко-то лет некто будет жадно спрашивать действительного или мнимого депутата: «Скажите, вы в самом деле видели Жири­новского? Гайдар в самом деле был лысый?».

1995

В РУССКОМ ЖАНРЕ - 8

***

Русские писатели крайне неуважительно относились к свое­му занятию, если судить по тому, как изображали они сочи­нителей в своих произведениях. Кто сочиняет у Гоголя? — душа Тряпичкин? У Достоевского? — пасквилянт Ракитка? пьяный сотрудник «Головёшки»? классический графоман Лебядкин? — много сочиняющих у Достоевского, и всё на­род, в лучшем случае, ущербный, не исключая и Ивана Ка­рамазова. У Гончарова — стишки — юношеский грешок. У Островского балуются письменным словом, кажется, лишь влюблённые приказчики, чеховский же писатель — это репортёр-забулдыга или тот же графоман, вроде дамы из рас­сказа «Драма». Исключение — Тригорин и Треплев, но и они не лучшие в чеховском мире.

Поэзия снисходительнее к себе, сколько заветов, вопро­сов, восторгов «Поэту» о «Поэте»!

***

А где нет ни плиты, ни креста,

Там, должно быть, и есть сочинитель.

Н.А. Некрасов

***

Алёша Карамазов, глядя вслед уходящему брату Ивану, вдруг замечает, что «у него правое плечо, если сзади глядеть, ка­жется ниже левого».

Иван — ведь сочинитель, сколько лет уже живущий «ста­тейками».

***