В скорбные дни. Кишинёвский погром 1903 года

В моей памяти выплывают два эпизода, относящиеся к моменту болезни великого князя. Пирогов частных больных вообще не принимал, но кто мог хорошо задобрить фельдшера, тому последний устраивал приём у профессора. Вот, одному моему пациенту, туберкулёзному, страдавшему частыми лёгочными кровохарканьями, удалось быть принятым Пироговым. Профессор внимательно исследовал больного, успокоил его и прописал ему лекарство. И вот, больной счастливый, ободрённый, несёт драгоценную ношу – рецепт – в аптеку, но – о ужас: аптекарь говорит ему, что лекарство стоит 14 копеек. Пирогов прописал несколько драхм (тогда десятичная мера у нас ещё не была в ходу) раствора полуторахлористого железа (liquor ferri sesquichlorati). Больной в слезах прибежал ко мне. У него составилось убеждение, что он потерянный человек, ибо, объяснил он мне, профессор, видя его безнадёжное состояние, пожалел его деньги на дорогое лекарство. И я никак не мог его успокоить. Больной опустился, потерял аппетит и сон и через несколько недель действительно умер. Я считаю вероятным, что рецепт в 14 копеек ускорил его смерть.

Второй эпизод – следующий. У больного великого князя ночью дежурил доктор Выводцев. Человек полный, затянутый в мундир, Выводцев пыхтел в жаркой комнате. Это заметил больной и велел доктору снять мундир и накинуть на себя его шинель. «Не смею, Ваше Высочество, – заявил Выводцев, – не имею право надеть платье с генеральными погонами». «Ничего, – сказал великий князь, – тот не солдат, кто не надеется быть генералом». Слова великого князя сбылись. Выводцев после войны получил генеральский чин действительного статского советника164, затем тайного советника и звание придворного врача; но тем не менее, когда он уже в следующее царствование, Александра III, умер, и похоронная процессия шла по Невскому проспекту, полиция заставила процессию свернуть в сторону и двигаться по второстепенным улицам, ибо сочла «неприличным», чтобы жидовские похороны шли по Невскому.

В начале апреля 1877 года в Кишинёв прибыл государь с блестящей свитой. Государю была отведена квартира в дворянском (губернаторском) доме165 на Московской улице, которая по этому случаю была переименована в Александровскую.

Я имел возможность дважды внимательно и продолжительное время изучать лицо государя и по нему судить о душевном состоянии царя. В Кишинёв прибыла из Харькова пехотная дивизия, которая в ожидании смотра царя расположилась на полицейской площади166 и прилегающих улицах. Местность эта тогда имело далеко не тот вид, что сейчас. Зданий судебных установлений и Городского банка ещё не было, на всей площади не было ни одного деревца, и в ту зиму она представляла сплошное болото. Также не было и монументального здания городской думы, а на её месте было здание пожарной команды, – конюшни, каланча и проч. Не было также домов, что против полицейской площади, и там среди пустой улицы стоял небольшой домик, где помещалось нотариальная контора моего товарища по гимназии Андреева. Здесь я устроился на возвышенном месте, удобном для наблюдения. Мостовых в Кишинёве совершенно не было, и в эту сырую, дождливую зиму, благодаря многочисленному обозу и артиллерии, улицы были совершенно разбиты и во многих местах стали не только непроходимыми, но и непроезжими. На более бойких местах на тротуарах стояли извозчики и за пятачок перевозили через улицу на противоположную сторону. Там после трудного путешествия, сопровождавшегося криком и гиком, они отдыхали в ожидании новых пассажиров. Только что прибывшим усталым войскам предстояла такая дилемма – или продолжать стоять, или опуститься в грязь. На площади уже находился главнокомандующий со свитой, когда дали знать, что государь едет. Но ехать посреди улицы было очень трудно, и государь поехал по тротуару, а за ним растянулась длинная в одну лошадь кавалькада многочисленной свиты. Начался смотр. Я всматривался в физиономии солдат, – они имели вид усталый и унылый, даже присутствие любимого царя не ободряло их. Я всматривался в лицо государя, оно было серьёзно и печально, и мне показалось, что он страдает при мысли, что по его мановению эти люди идут на страдания и смерть. И только лица «блестящей» свиты сияли. Второй раз я имел возможность близко изучать выражение лица царя 12 апреля на Рышкановке при объявлении войны. Лицо государя была ещё пасмурнее, ещё печальнее, чем на Полицейской площади, и многие уверяли, что, когда государь «поздравил» войска с походом, у него по щеке скатилась слеза. В тот же день войска перешли Прут и вступили в пределы Румынии, а на Кавказе в пределы Турции.