В скорбные дни. Кишинёвский погром 1903 года

По общему убеждению, война 1877–1878 годов, кроме официальной цели – освобождения христиан от турецкого ига, имела ещё целью отвлечь внимание неспокойных элементов от внутренней политики на внешнюю. Правящие сферы России думали прибегнуть к методу, к которому мы, врачи, часто прибегаем, ставя банки, мушки и горчичники. Но и эта цель не была достигнута. После войны революционные вспышки ещё усилились и параллельно шли репрессии со стороны правительства. Тысячи зелёной молодёжи арестовывались, заключались в тюрьмы и за недостаточностью улик высылались администрацией. Лишь 193 были преданы суду (знаменитый процесс 193). В числе подсудимых была и будущая «бабушка русской революции» Екатерина Брешковская, и Перовская, будущая цареубийца. Последняя тогда была оправдана, и, по уверению Карабчевского, она тогда действительно была неповинна, но дальнейшее своё «воспитание» она получила в тюрьме. Интересно, что большинство подсудимых обвинялось в том, что имело в виду «в более или менее отдалённом будущем» изменить государственный строй. Это выражение стало ходячим в публике. Каково же было отношение общества к правительству в то время? Отношение было безусловно отрицательное. Забыты были великие заслуги Александра в первые годы его царствования; даже вполне благонамеренные люди испытывали чувство обиды и негодования, когда после Берлинского конгресса только что освобождённые народы Балканского полуострова получили конституцию, а Россия, и только она, во всей христианской Европе продолжала оставаться под гнётом самодержавия, или, вернее сказать, под гнётом жандармов и явных и тайных сыщиков. Показателем настроения может служить знаменитый процесс Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Трепова. Когда после блестящей речи защитника её Александрова присяжные заседатели вынесли ей оправдательный приговор, многочисленная публика, заполнившая зал заседания, разразилась бурными аплодисментами, совершенно незнакомые дамы обнимали и целовали руки Александрову; на улице, прилегающей к суду, громадная толпа устроила Засулич и её защитнику грандиозные овации. И волна чувства удовлетворения покатилась из зала суда по всей России и докатилась до далёкого Кишинёва.

После ужасного события 1 марта169 и у меня, и других лиц, более сведущих в политике, с которыми мне приходилось беседовать, возникал вопрос: почему Александр II, человек от природы не злой и либерального образа мыслей, так цепко держался за самодержавие, приносившее ему столько несчастья. Проведши последние годы своей жизни в постоянных опасениях, в постоянной тревоге, он, казалось бы, должен был понять, что систематические покушения на его жизнь должны раньше или позже закончиться катастрофой. И тогда, и теперь многие того мнения, что если бы Александр II после Берлинского конгресса дал России конституцию с ответственным перед Думой министерством и таким образом сбросил бы со своих плеч бремя самодержавия и сопряжённую с ним ответственность, перенеся её на министров и Думу, участь его и, быть может, дальнейшая судьба всей России были бы иные. Шопенгауэр, этот мрачный философ, говорит: «Жизнь – величайшее зло на земле, а природа так жестока, что внушила человеку привязанность к этому злу». Я позволю себе перефразировать это изречение и скажу, что самодержавие в последние годы стало не только анахронизмом, но и злом, а последние российские монархи не имели мужества расстаться с этим злом.

Глава 36 Александр III. Николай II

Воцарился Александр III. Раздались голоса, и в частности, голос философа Владимира Соловьёва, что цареубийц не следует казнить, что «на безумие не следует ответить безумием». Но все сомнения были устранены словами нового государя: «сын не вправе миловать убийц отца». Все цареубийцы были казнены, за исключением Геси Гельфман, которой по случаю беременности казнь была отсрочена. Рассказывают, что эти фанатики, совершив злое дело, оставались спокойными как на суде, так и перед самой казнью. Кроме Рысакова170, лица осуждённых были светлее и радостнее лиц, их окружавших.

Вся Россия волновалась в ожидании ближайшего будущего. Как мы уже сказали, после Берлинского конгресса, установившего конституционный образ правления в новых возникших на Балканском полуострове государствах, русские люди, даже самые лояльные, стали открыто возмущаться. «Как, – говорили в обществе, – мы, освободители, дали свободу порабощённым народам, а сами остались под гнётом самодержавия». Сам царь колебался, какой курс взять. Около трона стояли две враждебные партии. С одной стороны – Лорис-Меликов, Милютин, Абаза и другие, с другой – граф Толстой, Катков и мрачный «Торквемада» Победоносцев, и последние одержали верх. 29 апреля 1881 года появился известный манифест, в котором говорилось, что государь вступил на царство «с верою в силу и истину самодержавия, власть которую мы призваны утвердить и сохранить для блага народа нашего от всяких на неё поползновений».