Читаем В скорбные дни. Кишинёвский погром 1903 года полностью

Большинство проявляло индифферентизм и оставалось дома под охраной выставленных в окнах икон. Некоторые любители «сильных ощущений» разгуливали по улицам нижней части города, наблюдая, как громили еврейские дома и убивали мирных сограждан. Эти люди напоминают мне древних римлян, которые стремились в цирк, чтобы насладиться зрелищем растерзания дикими зверьми христиан. Наконец, были и такие, к стыду их, даже интеллигенты, которые издевались над убиваемыми и поощряли громил. Из подобных интеллигентов своим активным подстрекательством отличился блестящий представитель местной аристократии нотариус Писаржевский. Последний, между прочим, вскоре после погрома, сидя на скамейке в городском саду, застрелился, и оправданием ему может служить то, что судебно-медицинское вскрытие обнаружило резкие ненормальности в его черепе206.

Но я должен констатировать, что наряду с только что описанными отрицательными фактами имели место и отрадные. Во многих христианских домах, не без риска для себя, укрывали евреев. Так, с признательностью мне указывали на семью покойного бывшего городского головы Шуманского. В окнах дома были выставлены иконы и за этими иконами укрывали евреев, а когда дом переполнился, стали прятать их в обширном саду и флигеле во дворе, а плачущих детей успокаивали и подкармливали. Указывали на протоиерея Лашкова (родственника ныне живущего протоиерея Лашкова), который вместе со своим сыном, известным публицистом, укрывали евреев. Эти благородные люди даже получили весьма трогательное благодарственное письмо от некоего Давида Патлажана. Подрядчик Крипс бежал с семьёй из дому и укрылся в «армянской ограде»207, в той части её, где помещались казармы Минского полка. В этой обширной ограде его все знали, так как в качестве подрядчика он там постоянно работал. Жившее в казармах низшее начальство сначала его любезно приняло. Вскоре, однако, туда стали подъезжать подводы, нагруженные награбленными товарами, которые через забор перебрасывались во двор, и пребывание там Крипса нашли неудобным. Тогда он перебежал с семьёй в ту часть «ограды», где помещается армянская консистория и живёт армянский архиерей. Там уже укрывалась масса евреев, и Крипса тоже любезно приняли.

И таких примеров было немало.

Были отдельные попытки увещевать и удерживать громил. Так, в разгаре разгрома дома № 13 по Азиатской улице мимо этого дома проходил священник. Он остановился и стал убеждать громил не осквернять преступлениями самого священного христианского праздника. Его обругали, пригрозили ему, и он должен был удалиться. Жена врачебного инспектора Перетятковича вышла с молитвенниками в руках из церкви и тоже старалась усовестить громил: «Вы считаете грехом разорить гнездо ласточки и выбросить её птенцов, а в такие святые дни вы разоряете дома мирных людей и избиваете их», – говорила она; но её слова остались гласом вопиющего в пустыне. В разгаре погрома, когда кровь лилась рекой, нашлись бессовестные агитаторы, которые распространяли слух, будто евреи напали на старый собор, выбили все окна и убили двух священников. И тогда только вмешался епископ Яков, опубликовав в единственной и притом крайне юдофобской местной газете «Бессарабец»208, что всё это выдумки злонамеренных людей.

Существовала ли до погрома вражда между христианами и евреями? Я категорически утверждаю, что никаких признаков такой вражды не было, как я об этом указывал в предисловии. Могу лишь добавить следующее. Я много лет жил в своём доме недалеко от окраин и в качестве врача часто ездил как к живущим там христианам, так и к евреям и часто бывал свидетелем таких умилительных сцен: на квартире тяжело больного еврея я заставал соседей христиан, которые поддерживали больного, когда я его исследовал, сопровождали меня при выходе и интересовались исходом болезни, прибавляя: «Дай Бог, чтобы он выздоровел, хороший человек». Каким же образом эти люди вдруг озверели? Какой психический или, вернее сказать, психопатический акт произошёл в душе этих тёмных людей? Этому я могу дать лишь такое объяснение. В каждом человеке по закону атавизма живёт зверь – первобытный дикарь. Под влиянием религии и культуры, хотя бы примитивной, наконец, из боязни наказания этот зверь укрощается и засыпает. Но после того, как в течение нескольких месяцев бессовестные агитаторы его будили, при повышенном праздничном настроении и под влиянием выпитого вина зверь проснулся.

Вначале он ещё не был так свиреп. И 6 и утром 7 апреля имели место лишь маловажные преступления: швыряли камни в окна еврейских домов, избивали прохожих, но тяжких ранений и убийств не было; не было также и вторжений в обитаемые жилища. Но безнаказанность этих преступлений вызвала в умах тёмных людей убеждение, что, избивая евреев, они делают патриотическое дело, что они этим угождают начальству, быть может, даже самому царю, так как им неоднократно толковали, что получен указ царя «На Пасхе бить жидов». И зверь окончательно рассвирепел.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Брежневская партия. Советская держава в 1964-1985 годах
Брежневская партия. Советская держава в 1964-1985 годах

Данная книга известного историка Е. Ю. Спицына, посвященная 20-летней брежневской эпохе, стала долгожданным продолжением двух его прежних работ — «Осень патриарха» и «Хрущевская слякоть». Хорошо известно, что во всей историографии, да и в широком общественном сознании, закрепилось несколько названий этой эпохи, в том числе предельно лживый штамп «брежневский застой», рожденный архитекторами и прорабами горбачевской перестройки. Разоблачению этого и многих других штампов, баек и мифов, связанных как с фигурой самого Л. И. Брежнева, так и со многими явлениями и событиями того времени, и посвящена данная книга. Перед вами плод многолетних трудов автора, где на основе анализа огромного фактического материала, почерпнутого из самых разных архивов, многочисленных мемуаров и научной литературы, он представил свой строго научный взгляд на эту славную страницу нашей советской истории, которая у многих соотечественников до сих пор ассоциируется с лучшими годами их жизни.

Евгений Юрьевич Спицын

История / Образование и наука