В скорбные дни. Кишинёвский погром 1903 года

Из Одессы Пронин приехал в Кишинёв, где тоже занялся подрядами. A бактерия тщеславия продолжала его грызть. Как же он мог выдвинуться? Догадливый Пронин понял, что в лихолетие правления Плеве единственный путь для этого – жидоедство; кстати, и лавры Крушевана тоже ему не давали покоя.

И Пронин со свойственной ему энергией стал вести проповедь антисемитизма среди тёмного люда, подготовляя его к погрому. На суде над погромщиками роль Пронина в подготовке погрома настолько выяснилась, что адвокаты всячески пытались превратить его из свидетеля в подсудимого, но ловкий Пронин сумел вывернуться. Однако и после погрома Пронин продолжал свою «деятельность».

Пользуясь своим званием члена тюремного комитета, он постоянно посещал арестованных погромщиков, давал им советы и собирал для этих «невинно пострадавших» и их семейств пожертвования. Кончилось тем, что губернатор князь Урусов лишил его звания члена тюремного комитета. В зиму 1903–1904 года Пронин делал неоднократно попытки возбуждать ритуальные процессы. Видя, как далеко неугомонный Пронин зашёл по пути сеяния раздора, князь Урусов вынужден был наконец выслать его из пределов Бессарабии. Но в «центре» деятельность Пронина встречала полное одобрение. По словам самого Пронина, сказанным губернатору кн. Урусову (см. Записки Губернатора стр. 92–93), он был весьма любезно принят Плеве, который отнесся очень сочувственно к его «патриотической деятельности». Пронин приписывал себе фразу, сказанную будто бы им в разговоре с Плеве о том, что в России, дескать, только два настоящих патриота: первый – Плеве, а второй – он, Пронин. Однако из утверждений Пронина вполне заслуживает доверия только та часть рассказа, которая касается милостивого приёма у Плеве.

И Пронин, таким образом, стал играть политическую роль. Для характеристики этой во всяком случае незаурядной личности интересно отметить следующее: Пронин постоянно вёл какие-то процессы и обивал пороги судебных канцелярий. Считая себя в своём болезненном самомнении не только знатоком народной медицины, но и великим юристом, он никогда не обращался к адвокатам. Но этот великий юрист умер без завещания, оставив необеспеченной свою незаконную семью. И по поводу его наследства возникли бесконечные процессы, которые лишь недавно закончились.

Какую роль в погроме играл губернатор фон Раабен?

Я знал этого человека близко не только потому, что обращался часто к нему по разным общественным делам, но главным образом потому, что он нередко посещал наш университетский клуб, где я в качестве старшины принимал его. Я имел, таким образом, достаточно случаев познакомиться с ним поближе, и не только в официальной обстановке, но и в обстановке, лишённой официальности и натянутости. Особенно это бывало, когда он оставался в клубе на ужин за общим столом. Держал он себя очень просто и приветливо. Вообще это был человек добродушный и чуждый антисемитизма. Каким он был командиром дивизии на Дону, я не знаю, но в Бессарабии он смотрел на губернаторство, как на почётную и выгодную синекуру. Делами он почти не занимался, поручив управление губернией своему помощнику вице-губернатору Устругову. Время фон Раабен проводил или в клубах, или на званых обедах у наших хлебосольных помещиков в городе или в деревне. И нельзя допустить, чтобы Плеве, затеяв кровавое дело, посвятил в него добродушного и чуждого антисемитизма губернатора. На долю Раабена выпало сыграть роль козла отпущения: он был уволен без прощения, что не имело бы места, если бы он был соучастником кровавой затеи Плеве – Лопухина. Несколько времени после погрома, когда Раабен был уже уволен от должности, он через своего бывшего старшего чиновника особых поручений Шуманского, моего близкого приятеля, просил меня зайти к нему. И тут бывший губернатор буквально со слезами на глазах уверял меня, что погром был для него полной неожиданностью, ибо он не верил в возможность его, что он безвинно пострадал, так как не только лишился места, но подвергается постоянным обвинениям и чуть ли не проклятиям со стороны иностранной прессы; он просил меня реабилитировать его перед еврейским обществом, к которому он всегда относился доброжелательно. Я тогда ему поверил, а теперь, ознакомившись всесторонне со всеми обстоятельствами, предшествовавшими погрому и сопровождавшими его, окончательно убедился, что в подготовке и организации погрома Раабен участия не принимал. На ближайшем заседании представителей еврейского общества я доложил о ходатайстве бывшего губернатора. Оно вызвало страстные дебаты, и большинство присутствовавших решило «не выдавать ему свидетельства о честном поведении».