В скорбные дни. Кишинёвский погром 1903 года

Почему же речь нового губернатора произвела на нас такое удручающее впечатление? Прежде всего князь в своей речи потребовал от депутации, «чтобы евреи добросовестно подчинялись тем ограничениям их личных и имущественных прав, которые установлены для них законом, не стараясь их нарушать и обходить». Я уже в другом месте (см. Мои воспоминания: «За три четверти века», стр. 114) привёл мнение известного знатока русского законодательства о евреях Юлия Гессена («О жизни евреев в России», стр. 135), который говорит буквально следующее: «Если бы законы о евреях осуществлялись во всей их полноте, еврейский народ в России неизбежно погиб бы; но еврей покупал право на жизнь в прямом и полном смысле этого слова. Начиная с глухих углов и кончая столицей, еврей покупал себе облегчение». Далее в своей речи князь обмолвился поразившей всех фразой: «потерпевшие в значительной степени получили помощь, и материальную и нравственную». Если ещё может быть речь о материальной помощи благодаря сыпавшимся со всех концов мира пожертвованиям, то какую нравственную помощь они получили за тяжкое оскорбление, нанесённое всему еврейству, какое нравственное удовлетворение получили изувеченные и осиротелые? Наконец, князь советует евреям «в экономической борьбе пользоваться плодами победы (!) с осторожностью и тактом». Какую экономическую победу одерживают евреи, представляется совершенно непонятным.

Скоро, однако, новый губернатор ближе познакомился с некоторыми представителями местного еврейского общества – ныне покойным Л. Б. Гольденштейном, доктором Мучником, Е. С. Кенигшацем и мною (я, в частности, сделался его домашним врачом и стал бывать у него чуть ли не ежедневно). Он на практике изучил все те ограничения, которые давят еврея на каждом шагу, лишая его элементарнейших человеческих прав. Кроме того, он ознакомился с теми злоупотреблениями, которые творились в отношении евреев в Губернском правлении, возглавляемом Уструговым. O том, как на нём отразилось это более близкое знакомство с евреями и их жизнью, об этом свидетельствуют следующие слова князя: «Во мне возникло по отношению к кишинёвским евреям какое-то чувство расположения и признательности, сохраняемое мною до сего времени» (Записки губернатора, стр. 45). Что же касается еврейского населения, то два акта, совершённые Урусовым вскоре после его приезда в Кишинёв, привлекли к нему все симпатии. Во-первых, он обратился с ходатайством к военным властям об уводе войск в обычный лагерный сбор под Бендерами, заявив при этом, что ручается за полный порядок и спокойствие в городе. Это ходатайство было удовлетворено. Таким образом, кн. Урусов добился отмены распоряжения, о котором после погрома хлопотали местные евреи. Но заявление губернатора, что он принимает на себя ответственность за порядок, внесло полное успокоение. Вторым актом было разрешение торжественно хоронить свитки Торы, разорванные и осквернённые погромщиками. Когда все приготовления были окончены, губернатор вечером сообщил казённому раввину, что на другой день в 9 часов утра должны состояться похороны. И оригинальная, редкая даже в истории евреев и вместе с тем величественная похоронная процессия потянулась к кладбищу от большой синагоги, что на Павловской улице, в которой были собраны свитки Торы со всех разгромленных синагог. Впереди шли раввины, за ними на носилках, покрытых чёрными покрывалами, несли в особой глиняной посуде свитки Торы, и далее растянулась толпа в несколько десятков тысяч людей – мужчин, женщин и детей. Порядок был образцовый, инцидентов никаких не было. Привлекал к себе внимание и симпатии кн. Урусов и другими своими поступками. Часто в сопровождении своего старшего чиновника особых поручений Шуманского князь бродил по городу, особенно по нижней части его, самой неблагоустроенной, в которой ютилась исключительно еврейская беднота.