В стране полумесяца (пер. Доброва)

Плавающіе дервиши плаваютъ по земл до тхъ поръ, пока не впадаютъ въ экстазъ и судороги. Въ этомъ состояніи они приближаются къ Аллаху. Сегодня мы будемъ слушать воющихъ дервишей. Мы подъзжаемъ къ монастырю и платимъ извстную сумму, чтобъ насъ пропустили. Дверь отворяется, и мы входимъ въ большой залъ, гд садимся на скамейку передъ самой ршеткой. Ршетка идетъ вокругъ всего помщенія. Снаружи сидимъ мы и другіе любопытные, внутри должны появиться дервиши. Стны украшены декоративной живописью, изрченіями изъ корана; полъ покрытъ черными, блыми, желтыми, срыми, коричневыми, красными и синими воловьими и овечьими шкурами. Намъ какъ-то странно, что здсь нтъ зеленыхъ шкуръ, не забывчивость ли это. О нтъ, зеленый цвтъ — это цвтъ пророка, это священный цвтъ, на него нельзя наступать. Въ глубин выходитъ изъ двери священникъ. Это человкъ лтъ сорока съ необыкновенно красивымъ лицомъ. На немъ черное одяніе и черная шапка съ блой пуговицей. Онъ читаетъ отрывокъ изъ корана. И вотъ начинается церемонія, самая скучная и однообразная, которую я когда-либо видлъ и слышалъ. Это продолжается боле двухъ часовъ, и, когда, наконецъ, все кончилось, мы совершенно онмли отъ долгаго сиднія, отъ слушанія этого воя и попытки найти хотя бы малйшій смыслъ во всемъ этомъ. Богослуженіе проходитъ въ слдующемъ порядк: посл того, какъ священникъ кончаетъ читать, вс тридцать сахарныхъ головъ падаютъ на колни и начинаютъ что-то бормотать; то не былъ еще вой, ничуть, это былъ лишь пустякъ, только вступленіе, но и вступленіе было довольно продолжительное. Когда бормотаніе подходитъ къ концу, сахарныя головы поднимаются. Священникъ произноситъ молитву. Его рчь благозвучна, она скользить по букв «л» и богата гласными: la illaha il Allah, нтъ другого Бога, кром Аллаха. Во время молитвы разстилаютъ еще нсколько овечьихъ шкуръ. Никогда въ жизни не видалъ я помщенія съ такимъ количествомъ овечьихъ шкуръ. Молитва кончена. Одинъ изъ запвалъ становится на колни и воетъ; сахарныя головы отвчаютъ, стоя: это поперемнное пніе. Но это опять-таки не можетъ еще назваться воемъ. Намъ приходилось слышать нчто и похуже этого. Хорошимъ крикунамъ пока еще мало было работы; они отачаютъ только изрдка, но для запвалы дло начинаетъ становиться серьезнымъ, онъ вынимаетъ платокъ и вытираетъ потъ. Пніе продолжается цлую вчность. Странно, вс эти люди вмнили себ въ обязанность, чтобы все это длилось какъ можно дольше! Странно? Нтъ! Совершенно естственно. Они должны были довести себя до состоянія экстаза. Поперемнное пніе продолжается. Запвала больше не выдерживаетъ, это начинаетъ дйствовать на его здоровье. Онъ снимаетъ верхнее одяніе. И снова принимается пть. Больше онъ уже не можетъ. Силы ему измняютъ. Сахарныя головы предвидятъ опасность, он все чаще и чаще вмшиваются въ его пнье. Он помогаютъ ему, он поютъ больше, чмъ имъ полагается, чтобъ только избавить его отъ неудачи; но уже слишкомъ поздно! Онъ пищитъ, пищитъ все слабе и, наконецъ, совсмъ замолкаетъ! Тогда на смну ему приходитъ сдовласый старемъ. Онъ сухощавъ и жилистъ, блденъ и медлителенъ въ движеніяхъ. Онъ отстраняетъ перваго запвалу, самъ бросается на полъ и начинаетъ свое пнье. Онъ не рискуетъ брать слишкомъ высокія или слишкомъ низкія ноты, но у него было нсколько такихъ нотъ, съ которыми никто не могъ бы состязаться. Казалось, что здсь сидлъ камень и плъ! Но старикъ, наконецъ, также выбился изъ силъ. Дервиши не щадятъ себя и хотятъ перебить у старика его дв ноты. Но онъ не поддается, защищается и хочетъ заставить себя слушать. Мы видимъ, какъ онъ царапаетъ себ лицо и руки, чтобъ разгорячитъ себя. Но онъ побжденъ превосходствомъ. Когда онъ уже при послднемъ издыханіи, съ воющихъ дервишей снимаютъ сахарныя головы и теперь они на все готовы! Первый запвала опять оживаетъ, растерянно оглядывается и, сообразивъ въ чемъ дло, хочетъ опять приняться за пнье. У него хватаетъ силы отбросить «камень» въ сторону и занять свое прежнее мсто. Посл этого онъ опять начинаетъ пть. Но дервиши ни въ коемъ случа не отказываются отъ права, которое имъ принадлежитъ. Наоборотъ, они поютъ все громче и громче и съ нкоторыми изъ нихъ начинаются уже судороги. Надо сознаться, что теперь вой въ полномъ разгар! Дервиши вспотли отъ напряженія, они снимаютъ одежды. До этихъ поръ пніе было громкое, полусумасшедшее съ боле или мене связнымъ содержаніемъ. Но содержаніе становится все бдне и бдне. Время отъ времени доносится слово, возгласъ, пронзительные голоса переходятъ постепенно въ вой и судороги длаются все сильне и сильне. Что длаетъ въ это время священникъ? Онъ руководитъ безуміемъ. Съ нимъ длаются судороги, онъ начинаетъ топать ногами объ полъ и кидается въ тактъ взадъ и впередъ и изъ стороны въ сторону. Но онъ щадитъ себя, онъ указываетъ только, что должны исполнять другіе, строго наблюдая за каждымъ въ отдльности и тутъ же длая провинившемуся свои замчанія. Послднему становится стыдно передъ Аллахомъ и онъ начинаетъ кричать сильне. Тутъ шумъ становится совершенно невозможнымъ. Дервиши кричатъ другъ другу, какъ будто криками хотятъ дать другъ другу силу выдержатъ до конца и остаться равнодушными ко всмъ несчастьямъ. Конвульсіи верхней части туловища становятся дикими и быстрыми; это уже не единичныя случайныя вздрагиванія, а одно безпрерывное киданіе во вс стороны. Среди воющихъ уже слышны хрипнія. Полъ сплошь покрытъ одеждами. Вдругъ входитъ очень высокій, смуглый офицеръ въ форм. У него чинъ полковника. Онъ присоединяется къ воющимъ. Онъ полонъ усердія — онъ опоздалъ и хочетъ нагнать пропущенное. Теб это не удастся, думаетъ мы. Ты слишкомъ длиненъ и недостаточно гибокъ! Но онъ отлично справился со своей задачей! Этотъ новый членъ дйствительно сила! Мы скоро убдились, что это спеціалистъ, мастеръ своего дла; съ его приходомъ богослуженіе достигло невроятнаго подъема. Не усплъ онъ качнуться нсколько разъ и раза два взвыть, какъ уже отбросилъ свой мундиръ, чтобы серьезне приняться за дло. И, когда онъ началъ снова, то для каждаго любителя настоящаго воя должно было быть истиннымъ наслажденіемъ его слушать! Онъ подстрекалъ дервишей къ невроятнымъ подвигамъ, они дико кричали, они стонали, а офицеръ былъ на высот своего призванія. Онъ раскачивался еще сильне, чмъ остальные и легко откидывалъ отъ себя своихъ сосдей. Онъ побилъ рекордъ своимъ воемъ, все вниманіе было обращено на него. Вой, качаніе изъ стороны въ сторону, извиваніе въ судорогахъ продолжаются. Воющіе снимаютъ одно одяніе за другимъ и, наконецъ, сидятъ на полу въ однихъ рубашкахъ и панталонахъ. Три четверти часа длится этотъ адскій шумъ. Наконецъ онъ прекращается. Воющіе храпятъ, какъ скаковыя лошади. Самыхъ слабыхъ уводятъ въ заднее помщеніе. Не знаю, былъ ли я когда-либо боле счастливъ, чмъ теперь, когда я, наконецъ, ничего больше не слышалъ. Но радость моя была кратковременна, богослуженіе еще ничуть не окончено! Опять начинается бормотаніе; сдовласый старикъ, камень, какъ мы его мысленно прозвали, набрался силъ, слъ и опять воетъ. Воющіе ему отвчаютъ, снова началось поперемнное пніе. Ослабвшіе передъ этимъ воющіе дервиши снова возвращаются изъ заднихъ помщеній. Они слышатъ, что братья ихъ въ состояніи выть еще и хотятъ сдлать то же самое. Они двигаются безъ посторонней помощи и могутъ опять стоять. Во время поперемннаго пнія дверь отворяется, затворяется, вносятъ больныхъ и кладутъ ихъ въ рядъ къ ногамъ священника. Четверыхъ дтей кладутъ на полъ лицомъ книзу. Они такъ малы и слабы, что жалобно пищатъ; троихъ изъ нихъ опять уносятъ, они слишкомъ малы и, вроятно, не вынесли бы подобнаго лченія, но четвертый ребенокъ, маленькая двочка, остается лежать. Священникъ снимаетъ свой верхній плащъ, чтобы быть свободне и остается во второмъ плащ. Онъ шагаетъ черезъ ребенка и становится на его спинку, стоить нсколько секундъ и спускается съ другой стороны. Ребенокъ плачетъ. Священникъ идетъ обратно тмъ же путемъ, медленно, не спша; ребенокъ плачетъ все громче и громче. Наконецъ, его выносятъ. Вносятъ на носилкахъ троихъ взрослыхъ мужчинъ; ихъ кладутъ тоже ничкомъ; священникъ шагаетъ черезъ нихъ; ихъ кладутъ опять на носилки и выносятъ. Приводятъ еще четверыхъ; они немного сильне первыхъ и могутъ двигаться сами, одинъ изъ нихъ офицеръ съ двумя орденами; полковникъ, стоящій среди воющихъ дервишей, кланяется ему. Священникъ нсколько минутъ стоитъ на спинахъ больныхъ и опять слзаетъ. Во время этого своеобразнаго лченія, камень сидитъ и поетъ, дервиши ему отвчаютъ. Когда выносять послдняго больного, пніе замолкаетъ. Слышны отдльные стоны, иногда доносится тихій вой, какъ-будто пвцамъ трудно замолчать совсмъ. Священникъ снимаетъ свой черный плащъ, сахарныя головы возвращаются ихъ собственникамъ; вс надваютъ снова свои одежды. Богослуженіе окончено. Мы выходимъ на свжій воздухъ. Онъ намъ необходимъ. Вспотвшіе дервиши и многочисленные зрители довели воздухъ до такого состоянія, что мы все боле и боле изнемогали. Подъ конецъ мы дышали, уткнувши носъ въ платокъ; иного выхода не было. Для дервишей открытая дверь была также облегченіемъ, хотя они не высказывали при этомъ никакого удовольствія. Они надваютъ одежды на рубашки, промокшія насквозь, и удаляются черезъ дверь во внутренніе покои. Такимъ образомъ самобичеваніе на этотъ разъ окончено; оно предстоитъ опять въ слдующій четвергъ. И это продолжается изъ года въ годъ въ продолженіе всей жизни. Нтъ возврата изъ ордена воющихъ дервишей…