В стране полумесяца (пер. Доброва)

«Вонъ сидитъ церемоніймейстеръ!» Этой грекъ не признаетъ абсолютно никакого этикета! Онъ гналъ насъ черезъ толпу офицеровъ, не давалъ намъ проходить мимо часового, не кланяясь ему, въ то время, какъ я снимаю шляпу и отвчаю на привтствія. Въ рукахъ я, конечно, держу письмо, данное мн посольствомъ, чтобъ вс могли видть, что мн обязательно нужно говорить съ церемоніймейстеромъ. «Вотъ онъ сидитъ», говоритъ грекъ. Я подхожу съ столу и останавливаюсь передъ человковъ, грудь котораго усяна столькими орденами, сколько я во всю свою жизнь не видалъ. Ордена висятъ буквально цлыми связками отъ обихъ эполетъ до самаго пояса. Его мундиръ изъ свтлаго сукна. Я предполагаю, что турки придерживаются той же точки зрнія, что и норвежскіе крестьяне, и я долженъ разсказать, отъ кого письмо и что оно въ себ содержитъ, прежде, чмъ его отдать. Я кланяюсь и подаю церемоніймейстеру мое письмо съ такимъ видомъ, съ какимъ обыкновенно передаютъ очень важныя письма! «Ваше превосходительство», говорю я, «вотъ письмо отъ шведско-норвежскаго посольства.» «Великій Боже!» долженъ бы онъ воскликнутъ, встать и поклониться. Но онъ продолжалъ сидть. Моя рчь не произвела никакого впечатлнія; этотъ человкъ беретъ письмо, въ одно мгновеніе разрываетъ конвертъ и бросаетъ послдній на полъ. «Это просто удивительно, до чего дошли эти турки!» думаю я. Онъ читаетъ письмо съ усмшкой. Съ усмшкой! Моя спутница говоритъ, что онъ смялся надъ моимъ французскимъ языкомъ, но мн кажется, что онъ смялся надъ французскимъ языкомъ письма. Онъ длаетъ знакъ рукой, и одинъ изъ слугъ, одтый въ золотую ливрею, подходить и ведетъ насъ въ сосднее помщеніе.

Нашего несчастнаго грека мы оставляемъ на улиц. Въ комнат, куда насъ привели, три большихъ окна, какъ разъ передъ нашими глазами холмъ, звздная палата наверху налво, а направо мечеть Гамида. Султанъ долженъ пройти мимо насъ на разстояніи двухъ шаговъ. Мы получили великолпное мсто, откуда намъ все будетъ видно! Такъ какъ запрещено смотрть на султана въ бинокль, то мы его оставили въ гостиниц, но я тщательно протираю свои очки. Кажется, комната предназначена исключительно для насъ однихъ, мы слышимъ какъ сосднія комнаты наполняются народомъ, но нашу дверь никто не трогаетъ. Я одобрительно киваю головой, находя это въ порядк вещей. На площади одинъ за другимъ появляются военные отряды, раздается краткая команда, каждый отрядъ направляется на свое мсто и становится смирно. Постепенно холмъ покрывается массой народа. Безчисленныя полчища народовъ всхъ странъ и государствъ, подчиненныхъ султану, маршируютъ подъ музыку и барабанный бой и становятся въ два, четыре, восемь рядовъ одинъ за другимъ. Собирается такая масса пхоты и кавалеріи, что они не помщаются на площади! Они располагаются въ боковыхъ улицахъ, заполняютъ каждый свободный футъ земли, куда только хватаетъ глазъ. Солнце освщаетъ всю эту картину, отражается на шитыхъ золотомъ и серебромъ мундирахъ, на позолоченыхъ султанахъ, на орденахъ офицеровъ, на сабляхъ и штыкахъ солдатъ, на инструментахъ музыкантовъ. Несравненная игра блеска и великолпія! Роскошные экипажи высшаго константинопольскаго свта пробираются между отрядами войскъ въ сопровожденіи исполинскихъ евнуховъ, дущихъ верхами. Тамъ далеко внизу развваются миріады красныхъ конскихъ хвостовъ, привязанныхъ къ пикамъ: это приближается отрядъ уланъ; лошади, на которыхъ они сидятъ, вс на подборъ блой арабской породы. Минуту спустя земля дрожитъ отъ топота пхоты; это входятъ на площадь албанцы. Они носятъ сандаліи, ихъ ноги зашнурованы кожаными ремнями, на нихъ надты короткія, въ вид юбки, панталоны изъ благо сукна. Сбоку виситъ длинная сабля. Вотъ они стоятъ, эти знаменитые албанцы, такіе безмолвные и неподвижные; въ битв они воютъ не отъ боли, нтъ, а отъ бшенства! ихъ послднія мысли обращены къ смерти…