В свободном падении

— Ох, ну ладно. С кого же начать?.. — Наргиз засмеялась негромко, притворно закатив глаза. И начала рассказывать. Она и правда рассказывала очень долго, но, как я понял, про одного и того же человека. Речь шла о некоем парне, тоже русском, из её родного города. Для неё, видимо, были очень важны эти мелкие подробности, которыми она наполняла своё повествование, поэтому я старался слушать внимательно, но под конец истории силы стали покидать меня. Я рассеяно кивал, наблюдая, как низко летают над водой чайки. У чаек были совершенно безумные глаза.

Мы углублялись всё дальше и дальше, в самые недра парка: асфальтированная дорога незаметно сменилась каменной. Наргиз всё рассказывала и рассказывала, пытаясь многословно и путано выразить своё пренебрежение перед эгоистической сущностью всех мужчин. «Это да… и не говори, сплошные сволочи», — охотно подтверждал я.

На дороге совсем не стало людей. Башни многоэтажек, которые теперь казались уже очень близкими, окрасились в розовый закатный цвет. Мы уткнулись в ржавый забор, за которым уже начинался лес, тёмный, влажный и трепещущий. Наргиз достала из сумочки бутылку минеральной воды, сделала несколько жадных глотков, предложила мне. Я выпил тоже.

— Как мы далеко забрели, — сказала она. Наргиз смотрела назад, уперев руки в бока. Размышляла. Назад нужно было идти очень далеко, к тому же, идти нужно было в горку. По воде неторопливо тёк теплоход, наполненный шумными людьми, у которых, как и у всех в этом парке, в изобилии имелось пиво.

— Пройдём через лес, — предложил я. — Здесь уже недалеко вон до тех башен.

Наргиз посмотрела на лес очень пристально, подозрительно, оценивая скрытое этими дебрями пространство. Лес равнодушно шумел, наблюдая её внутреннее противоборство.

— Хорошо, пойдём через лес, — сдалась она.

Мы спустились в заборную щель, между торчащими из бетонной тверди арматурами. Земля была скользкой, топкой, сырой. Загрязнённые куски невытоптанной ещё травы смотрелись сиротливо. Обилие окурков, пакетов и банок, сваленных в кучу, свидетельствовало о том, что мы на этой земле не были первопроходцами. Больше того, люди находились здесь прямо сейчас, жгли костёр на укрытой раскидистыми ветками поляне.

— Подожди здесь, — сказал я Наргиз, спускаясь в грязную, ссыпавшуюся по краям канаву.

У костра сидели трое рабочее-крестьянского вида парней, они молчали, глядя на жидковатое пламя и прихлёбывали нечто из пластиковых стаканов. Выглядели парни опасно.

«Чего тебе боятся, ты же каратист», — сказал мне насмешливый внутренний голос. Мой внутренний голос бывает иногда очень остроумен.

С парнями была ещё полная румяная баба, она громко хохотала, подхрюкивая. Возможно, она хохотала и подхрюкивала надо мной. Я направился к ним решительным шагом.

— Я прошу прощения, господа, — сказал я, выйдя на поляну. — Вы не подскажете, есть ли из этого леса выход?

Все по-прежнему молчали. Парень с веснушчатой рыжей головой сплюнул длинно на землю. Баба тоже смолкла, где-то в глубине себя озорно продолжая своё похрюкивание.

— Извините, — сказал я после томительной паузы. И вернулся к Наргиз.

— Ну что?

— Ничего. Здесь определённо должен быть проход, пойдём.

— Что они сказали тебе?

— Говорю же, ничего. Давай руку.

Она спустилась в канаву, ко мне. Её белые туфельки на каблуке погрузились в грязное месиво. На поляне раздались дремучие мужские голоса и новый всплеск похрюкивающего хохота.

— Пойдём, пойдём, — настойчиво шептал я мешкающейся Наргиз. С опаской поглядев на поляну, Наргиз всё же повиновалась.

Началась вытоптанная тропинка, круто забиравшая вверх. Изо всех сторон торчали голые покорёженные кусты, тугая земля, истерзанная корнями и обсыпанная шишками, скрипела под ногами. Я чувствовал, как взволнованно дышит идущая за мной Наргиз: спина нагревалась от её сухого жаркого дыхания.

— Не бойся, всё будет хорошо, — громко и твёрдо сказал я Наргиз, глядя ей в глаза. Наргиз, кажется, поверила.

Солнце висело низко, и время от времени больно жалило в глаза, выглядывая между стволами. Дорога становилась круче и чище: стало меньше мусора, но больше травы, река скрылась за холмом. Бесшумная, она пропала насовсем, как будто и не было её никогда, как будто ничего не было: ни реки, ни асфальтированной дороги, ни велосипедистов с длинными поджарыми ногами. Только терпко пахнущий взъерошенный лес, не имеющий ни конца, ни края.

Вдруг повеяло холодом резко, и налетели отовсюду кровососущие твари: комары, слепни и мухи. Загудели нестройными голосами. У меня снова закружилась голова, муторная слабость разлилась по телу. «Ну вот, опять свежий воздух, рано или поздно он доконает меня», — подумал я тоскливо.