В тени шелковицы

Еще не стемнело, а он уже опять явился. В каждой руке — пятилитровая бутыль, под мышкой — продолговатый сверток.

Поставил бутыли в угол, снял пальто. Одет он был тщательно, на ногах черные полуботинки. По снегу в таких ходить не очень-то удобно.

Он украдкой взглянул на себя в зеркало, пригладил рукой волосы, улыбнулся и подошел к Ирме.

— Прошу, — сказал он и протянул ей сверток, который держал под мышкой. — Маленький презент: вишня в шоколаде.

— Спасибо, — с трудом вымолвила она, растерявшись от такого внимания.

— А это я принес маленько из моих запасов. — Он повернулся к отцу и показал на бутыли.

— Ну, это ты зря, у нас и свои имеются, — сказал отец. — Ладно, пошли в хату.

Стол был уже накрыт. В печи горел огонь, за окном совсем стемнело.

Ирма включила приемник, нашла какую-то народную музыку и села в кресло.

Мужчины пили вино, отец знай нахваливал.

— Вот вино так вино, да что говорить — дело мастера боится.

Потом они ужинали и опять пили, и Ирма с ними выпила три рюмки.

До полуночи было еще далеко, а у отца уже изрядно шумело в голове.

— Пойду подышу воздухом, из меня уже не тот питух, что раньше. Прогуляюсь, посмотрю, все ли в порядке. — Он встал из-за стола, покачнулся, но тут же восстановил равновесие.

— А ты сиди, сиди, беседуйте. — Он усадил Беньямина обратно на стул, когда тот тоже поднялся, собираясь идти с ним. — Я сейчас вернусь, — сказал он и вышел.

С минуту было слышно, как он ходит под окнами, потом шаги затихли. Его не было долго.

— Ваше здоровье! — Беньямин втиснул рюмку Ирме в руку.

Они выпили, и Беньямин показался Ирме вполне сносным компаньоном. Она улыбнулась ему, и это его приободрило, он придвинул стул поближе к ее креслу и повел разговор.

— Еще немного, и мы станем на год старше. Годы бегут, как вода течет. Этот год был для меня удачным, дай бог, чтобы новый прошел так же. Осенью я машину купил, совсем новую. — И взглянул на нее: слушает ли.

Глаза ее были полузакрыты, но она слушала его, потому что спросила:

— Какой марки?

— «Москвич».

— А мне больше нравятся такие, как у доктора из Ольшан, — сказала она.

— «Симка»?

— Ага.

— Эти только на валюту.

— Правда?

— У меня есть идея, — заговорил Беньямин. — В летнюю пору сотни машин с туристами мчатся по нашему шоссе. Одни едут к морю, другие с моря. Больше всех ездят немцы и чехи, но и другие случаются. Нижние помещения у меня пустуют, я их буду сдавать, — разглагольствовал он. — Нарисую рекламный щит, или даже несколько, на разных языках, выставлю их вдоль дороги, и народ валом повалит. — Он улыбался, представляя себе, как все это будет. — Я такое видел на Балатоне, там всегда так делают. Еще бы, это приносит хороший доход. А раз они будут у нас ночевать, мы им предложим ужин, завтрак или даже обед. Вина у меня вдоволь, организуем его продажу! — Беньямин вошел в раж.

Ирма смотрела на него с нарастающим удивлением. Постепенно удивление стало сменяться чем-то вроде восхищения, да, планы были восхитительны, и никому другому до сих пор не пришли на ум!

— А еще я вынесу к шоссе столик, разложу на нем фрукты и открою торговлю. Они наверняка найдут сбыт. Лучше всего пойдут абрикосы, — рассуждал он. — Иди за меня, — решительно предложил он и, храбрый от выпитого вина, даже не запнулся. — Заработаем денег и поедем по белу свету. Сядем в машину и поедем в Будапешт, на Балатон, покупаемся, отдохнем. — Винный дух делал свое дело.

А Ирма слушала его речи со все большим удовольствием. Она улыбалась, и дышалось ей теперь вольней.

— Да, летом повезу тебя на Балатон! — пообещал Беньямин.

— Как так? Ведь летом надо зарабатывать на туристах, некогда будет отдыхать, — возразила она со смехом.

— В самом деле, ты права, — удивился он, но тут же нашел выход из положения. — Ну, тогда не летом, там и в другое время года хорошо.

— Ладно, ладно, — согласилась Ирма, и он, на седьмом небе от счастья, опустился перед ней на колени, целовал ей руки, что-то лепетал, обещая сложить к ее ногам все, чего бы она ни пожелала…

На другой день в Ирме заговорили угрызения совести. Ей показалось, что она вела себя легкомысленно и недостойно, укоряла себя за то, что слишком легко забыла свои чувства к Йозефу. Но тут же мысленно начала обороняться от этих обвинений. Что такого случилось? Она посмеялась и пошутила с Беньямином, а что, надо было забиться в угол и погибать от тоски? Какой бы в этом был толк? В конце концов, ничего же не случилось, она ничего не обещала Беньямину.

Он неловко что-то лепетал о любви, но она сделала вид, словно не слышит. Будто это говорил не Беньямин, а винный дух. Хотя ее гость был сильно на взводе, он ей только пальчики пожал, руки погладил, разве это много?

И потом, кто знает, как встречал Новый год Йозеф? Слез он явно не проливал. Почему он так легко согласился с отцом, почему за нее не боролся? При первом же препятствии отступил, как же она пойдет за такого робкого парня?