В тени шелковицы

От Йозефа не было ни слуху ни духу, и в ней нарастало равнодушие к недавней страсти, она утверждалась в мысли о фатальной предопределенности человеческого бытия и говорила себе: пусть свершится то, чему суждено свершиться.

Отец сиял от удовольствия, когда видел Ирму в обществе Беньямина, заветная его мечта была близка к осуществлению.

Когда однажды вечером виноградарь предложил ей руку и сердце, Ирма только потупила взор. Он истолковал это как согласие, и хотя она еще не приняла решения, все же никак не выразила и своего несогласия, и вид у нее был кроткий, покорный, словно она смирилась с судьбой, а может быть, даже была рада, что получит опору в мужчине, который будет принадлежать ей одной и больше никому!

Беньямин тут же начал спешные приготовления к помолвке, Ирма с трудом уговорила его не тратить слишком много денег — хватит, что потратится на свадьбу.

Несмотря на Ирмины протесты, на помолвку собралось много гостей. Беньямин любил похвастать своей щедростью. Благодарные гости разнесли весть о готовящейся свадьбе по округе быстрее, чем можно себе представить.

Беньямин подарил Ирме золотой перстенек с драгоценным камнем.

— Целое состояние! — сказал отец дочери, разглядывая перстень на другой день после обручения.

Стали готовиться к свадьбе. Беньямин торопил события; было решено устроить ее в конце мая.

Однажды, в начале весны, когда Ирме казалось, что она окончательно отрешилась от прошлого и с надеждой смотрит в будущее, в дом к Селецким пришла Ката.

Подружки поболтали, посмеялись, а потом Ката, будто невзначай, зашептала Ирме на ухо:

— Я была в магазине. А он подошел ко мне и спрашивал про тебя…

— Кто, Йозеф? — так же тихо спросила Ирма.

И будто молния ударила в нее при Катинах словах! Она вспыхнула, у нее закружилась голова. Она скорей села.

— А что ты ему сказала?

— Что ты помолвлена.

Вот теперь он про нее спрашивает, в ней заговорила злость, тут же уступившая место тоске и горю. Ирма со страхом вдруг поняла, что прошлое не умирает в человеке так просто, как ей казалось, что все это, боже мой, болит, как открытая рана.

— А что он сказал? — спросила она немного погодя.

— Ничего, а что ему говорить? — удивилась Ката.

— И правда, все было бы уже понапрасну! — сурово молвила Ирма и, перемогая тупую боль, продолжала в прежнем беспечном тоне прерванный разговор, причем так искусно, что Ката и не заметила притворства.

В старом родительском доме, стоявшем в глубине сада, Беньямин жил с матерью и теткой. Незадолго до окончания строительства нового дома обе старушки тихо скончались почти одновременно, и к моменту помолвки Беньямин жил в своем особнячке один.

Беньямину нравилось, как Ирма готовит. После обручения он прочно обосновался в ее кухне и хоть раз в день, а забегал к ней поесть горяченького.

Когда в винограднике прибавилось работы, помогать будущему зятю начал и старый Селецкий. Тогда Ирма стала носить им обед сама. При необходимости разогревала обед у Беньямина, и этим экономилась уйма времени.

Ирма привыкла ходить к Беньямину и когда отца там не было. Она прибирала в комнатах, работала в огороде, стряпала.

Но с того дня, как Ката упомянула про Йозефа, она с трудом выполняла эти обязанности. Хотя отец все время гонял ее к Беньямину, она подчинялась теперь с неохотой.

В начале мая Ирма мыла в особнячке окна. Беньямин был где-то во дворе, и она не услышала, как он вошел в дом. Она почувствовала только, что он обнял ее сзади, прижал к себе и тащит на постель.

— Оставь меня! — Она отталкивала его, но тщетно.

Он положил ее на постель, навалился и стаскивал с нее одежду.

— Ирма, Ирмушка, — бормотал он и при этом пыхтел, красный, задыхающийся от нетерпения.

— Перестань! Слышишь, перестань! — зашипела она, но он не слушал, еще сильнее прижал ее к себе и стягивал с нее блузку, так что разом вдруг отлетели все пуговицы, запрыгали по полу, раскатились по углам.

Хотя она отдалась ему еще раньше, вскоре после помолвки, она чувствовала теперь к нему все возрастающую неприязнь, которую не могла подавить.

В ту минуту, когда грубые руки Беньямина коснулись ее голой груди, в ней вдруг вспыхнуло яростное отвращение. Ногтями впилась она в лицо Беньямина, тот взревел от боли, Ирма выскользнула из-под него, прыгнула к дверям и стояла там, готовая к сопротивлению.

— Ирма! — Беньямин, не веря своим глазам, вытирал лицо, смотрел на свои окровавленные руки. — Ты что делаешь, ты с ума сошла?! Не сегодня-завтра ты моя жена. — Он встал с постели и пошел к дверям.

— Оставь меня! — завизжала она как безумная.

Он остановился, с минуту глядел на нее, потом внезапно побледнел и крикнул злобно, с укором:

— Ты мне, своему жениху, будешь еще лицо царапать? А тогда сама под меня ложилась…

— Ну и что, что ложилась?! — Злость открыла в ней все шлюзы, и обидные слова хлынули яростным потоком. — Пропади ты пропадом вместе со своим домом! Чтоб ты околел, чтоб ты захлебнулся в своем вине, плевала я на твой Балатон и на твой перстень, подавись ты им. — Она сорвала колечко с пальца и бросила ему под ноги.