В тени шелковицы

В последующие дни она все-таки ждала Йозефа, надеялась, что он хоть письмо пришлет или передаст что-нибудь на словах. Прошел январь, и ничего. Вдалеке, около соседских усадеб, она несколько раз замечала серую форменную одежду почтальона, но до их дома почтальон не доходил ни разу. Всегда его встречал сам отец. Ирме казалось, что он ожидает почтаря так же нетерпеливо, как и она.

Отец входил в дом как ни в чем не бывало. Письма ей не давал, только раза два бросил на стол какие-то официальные извещения, да еще пришел один номер журнала по садоводству.

Беньямин же действовал по принципу «куй железо, пока горячо». Он навещал их два-три раза в неделю. Вел беседы, выпивал с отцом, пытался развеселить Ирму.

К концу месяца уже и отец стал ходить в гости к Беньямину. Возвращался домой поздно и на другой день рассыпался в похвалах. Только и говорил, что о его доброте, деловитости, деньгах…

Время бежало, а Йозеф будто умер.

Женщины пересекли шоссе, свернули на проселочную дорогу, затененную сомкнутыми кронами акаций, и пошли дальше в направлении усадьбы Мегеша, которая возникла впереди сразу же, как немного поредела зеленая стена акаций по левой стороне дороги.

Проходя мимо дома, обе невольно посмотрели на цементный сруб колодца в глубине зеленого, не обнесенного плетнем двора и уже собирались приветствовать бабку Мегешову, которая обыкновенно где-нибудь там сидела, вглядываясь близорукими глазами в прохожих, кротко улыбаясь и, видимо, радуясь тому, что кто-то хочет остановиться и побалакать с ней немножко…

Но бабка Мегешова давно уже там не сидела!

Почти одновременно обе женщины сообразили, что время летит, и бабка уже далеко от своей родной хаты; они печально улыбнулись друг дружке и покачали головами.

Потом спустились вниз по склону на дорожку.

Дорожка вела к стройным тополям, которые уже не одно десятилетие двойной шеренгой охватывали со всех сторон небольшой квадратный участок земли у шоссе, неподалеку от поселка колонистов, охраняя покой его обитателей.

— У Мегешей все как вымерло, даже собаки не видать, — сказала Палушка. — Гейза, верно, на задах, в винограднике. Или пошел на похороны? Да вряд ли, — усомнилась она и замолчала.

Ирма в тоске глядела на кладбище. Чем ближе они подходили к высоким тополям, тем сильнее чувствовала она неуверенность. Сжимая в руке букет, все думала — как же положить его на могилу. Все обратят на нее внимание, лучше б ей прийти без цветов.

Она повернулась к Палушке и, когда та вопросительно на нее посмотрела, попросила, смущаясь:

— Возьмите мой букет. Пожалуйста, положите его сами на могилу, — и совала ей цветы в руки.

— Да что с тобой, положи сама, ведь это из твоего сада, — недоумевала железнодорожница.

— Не хочу, чтобы меня заметили, этого не стоит делать, вы же знаете…

— Как хочешь, но я не вижу в том ничего плохого.

— Так будет лучше, — сказала Ирма быстро, облегченно вздохнула и даже отошла немножко в сторону, чтобы Палушка не могла вернуть ей букет.

Они пошли дальше.

От железнодорожного переезда к кладбищу по шоссе кто-то шел. Но было слишком далеко, чтобы разобрать, кто это.

Ирма опять углубилась в свои мысли. Она уже не отмахивалась от назойливых вопросов, осаждавших ее с того момента, как сосед Апро сообщил ей о смерти Паулины.

Почему она, собственно, решилась идти на похороны, действительно ли она хочет проститься с умершей или ей важно что-то другое? Да, она хочет проститься с Паулиной, отвечала она. Может быть, может быть, захихикал у нее внутри чей-то голос, но при этом для тебя важно и кое-что другое, похороны только предлог, чертовски удачный предлог для осуществления потаенного намерения…

— А ведь это Зуза, — узнала Палушка фигуру на шоссе.

— Зуза?

— Вдова стрелочника, из будки на переезде. — Палушка показала рукой на переезд.

Ирма задумалась.

— У нее еще сын Клемент, ну, который разошелся с дочкой Плевы…

— А, — вспомнила Ирма.

— Пойдем с ней вместе, — решила Палушка и зашагала навстречу женщине.

Ирма пошла за ней.

Железнодорожницы поздоровались и повели разговор о быстротечности нашей жизни, о том, что человек — сосуд скудельный, наполненный прахом. Хвалили покойницу, вздыхали.

Ирма их молча слушала.

Они втроем подошли к кладбищенским воротам, где небольшая группа местных жителей уже ожидала похоронную процессию. Ирме были знакомы лишь некоторые лица. Вон Фердишка из Бриежков, а вон глухая Луция с хутора. А вон тот старик, осклабившийся ей навстречу беззубым ртом, наверное, Коломан… Конечно, это он, Ирма помнит его с детства, он помогал женщинам на уборке табака, возил на телеге табачный лист в сушильню. И все смотрят на нее, да как смотрят! Или ей только кажется? Она спряталась за спину Палушки и была рада, что с ней никто не заговаривает.

Отец ходил к Беньямину все чаще. Виноградарь отвечал на его визиты с такой же щедростью, так что почти все время был у Ирмы на глазах и она постепенно привыкала к нему. Беньямин переставал быть для нее лишь приятным развлечением.