Варианты Морозова. Стеклянная стена

До сих пор она никогда не упоминала его жены. На это был неведомо кем наложен строгий запрет. Жены Кирилла Ивановича будто не существовало, когда он и Раиса были вдвоем. Но порой это будто истончалось до неосязаемости, и тогда Кирилл Иванович своим молчанием давал понять, что не нужно переступать границу к прошлому.

— Мать — это мать, — сказал он, считая это утешением. — Я думаю, Миша все поймет.

— А она не настраивает его?

— Ну нет! — нахмурился Кирилл Иванович. — Он разумный парень.

— Все разумные. И все такие жестокие.

— Ты не очень веселая. Пойдем куда-нибудь вечером?

Раиса взяла руку Кирилла Ивановича своей горячей сухой рукой. Она смотрела на него почти так же, как смотрел когда-то заплаканный мальчик, его сын, и Кириллу Ивановичу очень не хотелось, чтобы она заплакала. Возможно, она не имела на это права.

— Конечно, пойдем! — услышал он ее оживающий голос. — Будем жить. Надо жить.

Кирилл Иванович погладил ее пальцы. Раиса повернулась к нему и прижалась плечом, как бы толкая. Он почувствовал легкую тяжесть ее тела.

Подъехал троллейбус и стоял с открытыми дверями. К нему бежала раскачиваясь полная женщина с блестевшим лицом и, добежав до закрывшихся дверей, зло застучала по ним. Троллейбус тронулся. Она покорно отошла в тень дерева, опустила на асфальт хозяйственную сумку и стала смотреть на них.

— Давай пойдем в гости к Наташе, — сказала Раиса, легко отстранившись.

— Давай, — согласился Кирилл Иванович. — Пора и нам нам ходить в гости. — Он поглядел на часы. — Ну, до вечера.

Вот уже три недели Кирилл Иванович жил не дома, а в маленькой квартире Раисы, уютной, мягкой и чуть-чуть бестолковой. У Раисы никогда не было мужа, настоящего, хотя замужем она побывала. Двенадцатилетний сын Витажил с ее родителями в другом конце города и, должно быть, уже усвоил, что его дом у деда и бабушки, При двух встречах с Кириллом Ивановичем мальчик вместо ожидаемой скрытой враждебности проявил симпатичное любопытство, расспрашивал об институте, об испытаниях в специальных взрывных камерах, наполненных гремучим газом, и, когда Раиса робко спросила, нравится ли ему Кирилл Иванович, сын улыбнулся, точно хотел показать, что не собирается осуждать ее. Этот сероглазый толстый мальчик с детской челочкой на лбу был единственным человеком, который нарушал их затворничество. Правда, иногда оно разбавлялось небольшими развлечениями. Три раза ходили в кино, по воскресеньям обедали в ресторане и однажды купались в городском пруду, но развлечения лишь подчеркивали неопределенность нового положения. Никакого прошлого у них еще не было, а желание сохранить друг друга рождало напряженность и тревогу. Наверное, беда Кирилла Ивановича заключалась в том, что он не мог жить одной минутой. Минута освобождения от старой жены, от условностей общества знакомых и родни, минута забвения любовью Раисы, эта минута прошла. Хотя Раиса не заговаривала о браке и была предупредительна в неизбежных делах будничного быта, Кирилл Иванович знал, что она ждет от него последнего решительного шага. С ней было хорошо, но неспокойно.

— Ты настоящий, — говорила Раиса. — Сейчас мало настоящих, почти совсем нет. А ты... ты дом. Большой просторный дом. Понимаешь? А они все — коридоры.

Она вынуждала его постоянно смотреть на себя со стороны, и тогда, на городском пляже среди густой массы молодых голых тел, загорающих, плещущихся у берега, играющих в волейбол и карты, пьющих, читающих, флиртующих, там, где в толпе человек терял свое лицо, ему почудилось, что кто-то упорно разглядывает его. Это была, конечно, мнительность, но ведь прежде за ним такого не водилось...

Простившись с отцом, Устинов уже не надеялся вскоре вернуть его домой и обо всем думал холоднее. Горя чувство, говорившее ему, что он теряет отца, казалось ошибочным. Стоило отстраниться, не глядеть чужими глазами, как все стало проще. «Мать состарилась прежде него, — думал Устинов. — Она давно ему не жена. А что лучше: тайком завести любовницу или открыто уйти к ней?» Он не знал, как бы поступил на месте отца. Любой шаг Кирилла Ивановича нес потери, и хотя бы поэтому он нуждался в сочувствии как пораженный болезнью.

Дома Устинов встретил обеих своих теток и несколько смутился, ожидая расспросов. Старшая, статная и рослая Анна, подставила, как обычно, щеку для поцелуя, младшая, Надежда, весело поцеловала его в губы.

— Был у него? — неодобрительно спросила Анна.

— Как там отец? — спросила Надежда.

Мать чуть виновато улыбнулась ему, как будто прося прощения за присутствие заинтересованной, по-родственному бесцеремонной родни. Ее голова была обмотана чалмой из полосатого льняного полотенца, под которой угадывались твердые бугорки бигуди.

— Ты сказал ему? — с прежней виноватой, вдруг помолодевшей улыбкой вымолвила она.

— Сказал, — кивнул Устинов.

— А он?! — воскликнула старшая Анна так, как будто уже знала ответ.

— Вы же знаете отца, — ответил он. — По-моему, он хочет вернуться, но ему стыдно.