Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Марийки давно уж нет. Немцы угнали, там и пропала. Жилонов помер, на станции работал и помер. А про Сердюка не знаю. — Захар говорил без боли, даже без внешней печали, с какой принято говорить о мертвых. — Сейчас жинка придет, так оно неплохо и перекусить. Пока квасу принесу. — Он пошел в летнюю кухню.

— Мама, ты была в него влюблена? — спросил Устинов.

— Может, и была, — неопределенно ответила мать. — Он был совсем другой...

— А отец?

— Его потом сюда начальником назначили.

— А как вы познакомились?

— Приехал — и познакомились.

Захар принес мокрый канцелярский графин и три широкие чашки.

— Я пойду погуляю, — сказал Устинов.

На четвертом десятке лет он вспоминал ту поездку и видел свою прародину яснее, чем тогда, когда шагал по выщербленному асфальту поселка и томился пустым ожиданием.

Прискакал на лошади новый механик, засмотрелся на девушку у колодца, засмотрелся на девушку: эй, красавица, дай напиться... стандартная фольклорная классика.

Скачет молодой механик и поет песню.

Ой, на горi вогонь горить,
А в долинi козак лежить.

Песня казачья, запорожская, а механик полурусский-полухохол, — скачет и поет:

Накрив личко китайкою,
Заслугою козацькою.

Песня о смерти. Умирает казак. Недолго воевал, его сабля не много взяла добычи — кусок золототканой парчи: укрыться ею — чтобы ворон глаза живому не выклевал.

А в головах ворон кряче.

А вот и ворон прилетел на кровь, нет сил его согнать.

А в нiженьках коник плаче,
«Иди, коник додомоньку,
В мою рiдну сторононьку.
А як придешь пiд ворота,
Стукни-грюкни коло плота»,

Зачем коню пропадать возле мертвеца, пусть идет к живым, передаст последнюю весть.

Вийде сестра, розглуздае.
Вийде мати, заридае.

Мать поймет; и надо бы ее утешить, а кто утешит?

Не плачь, мати, не журися!

И умирающий казак тихо, печально утешает свою далекую мать. Собрав силы, он восклицает с отчаянием, любовью, самозабвением:

Не плачь, мати, не журися!

И снова стихает голос, в нем слышится усмешка.

Бо твiй син вже одружився
Та взяв соби паняночку,
В чистiм полi земляночку,

Все сказано, а песня не кончается, поется. И молодой механик ощущает себя тем далеким отделенным от него четырьмя или пятью столетиями затихающим парнем, и последние слова вырываются с удалью, ликованием, презрением к смерти.

В чистiм полi земляночку!

Уже не к матери обращается он, а к небу, и столько в этом обращении молодой жизни, столько силы, что Устинов всегда слышит его.

Конечно, порой Михаил иронизирует над своим стремлением постичь историю рода. Зачем она ему, если невозможно точно представить даже то, что было в предыдущем поколении?

Но чаще Устинов принимает свое стремление слишком всерьез, как будто все Устиновы, Григорьевы, Кисловы, Зинченко, Артемьевы, Кузнецовы и те, безвестные, кто шел за прадедами, должны были указать ему будущее. Они были! В двадцатом поколении у Устинова был миллион предков, целый народ, и он стоял на вершине человеческой горы. Предание сохранило пленную турчанку из пятнадцатого, наверное, века, сохранило как нечто экстремальное, и может, из-за ее одиночества и тоски.

Крымчаки стеной летят по весенней степи. Как лес.

Черные шары сцепившихся колючек перекати-поля, величиной в стог сена, катятся осенью, гонимые северным антициклоном.

Запорожцы плывут на своих «чайках» вдоль полуострова, струится за лодками вода, и закат лежит на ней красной чешуей.

Но предание не сохранило ни минут счастья, ни горестных дней. Оно не переслало Устинову ни одной модели семьи в цельном виде, словно род состоял из один мужчин, солдат, крестьян, чиновников, сельских учителей, фельдшеров, инженеров, сменявших только профессии и места жительства и старательно скрывавших всякие следы своей семейной жизни.

Однако и в недалеком прошлом Устинов не увидел ни одного развода, ни одной драмы, даже захудалой легенды о любовнице-разлучнице и сильных страстях. Можно было подумать, что желание не подавать дурного примера потомкам вычеркнуло из памяти подобные случаи. Удобнее было утверждать, что во все времена устиновские семьи отличались сплоченностью и благополучием, а отсутствие драм как раз наводило на такую мысль.