Варианты Морозова. Стеклянная стена

Но тогда зачем сохранилось воспоминание о двух бессмысленных явлениях, о каком-то пьянчужке и полоумной бабке, ничем не украсивших рода Устиновых? По-видимому, предание жило по своему закону, без логики и назидания, охотно запечатлевало отклонения от нормы, мало обращая внимания на саму норму. Женились, рожали детей, страдали, старились, — что же здесь необычного? Житейская проза уходила вместе с уходящими поколениями, редко что-нибудь просачивалось в новую действительность, разве что какие-нибудь отрывки, клочки, безделицы, которые тоже в конце концов тонули в бездонном потоке.

Однажды Устинову попалась заметка о чиновнике Артемьеве, и он вдруг подумал: «Может, это дальний родственник, один из тьмы, о которых нет памяти?»

— Валя, послушай, — обратился он к жене и стал читать. — «В мае израсходовано сто двенадцать рублей тридцать четыре копейки. Долгу к первому числу считается триста девяносто рублей ноль три копейки. Когда я стряхну с себя это бремя? Притупляя чувство самолюбия, невольно становишься циником, носишь вытертое, продырявленное пальто, жена сама зашивает себе башмаки, ребенку отказывает в покупке дешевого лакомства или игрушки... Вот хотя бы третьего дня мы с женой решили купить новые ботинки, потому что босиком ходить нельзя, а шляпку... да зачем? для чего? Здесь мы, слава богу, живем по-сельски... да еще эта шляпка. Авось протянет лето, ведь ей всего пять лет». — И, закончив чтение, Устинов спросил: — Интересно?

— Похоже, — отвечала жена, улыбаясь. — Мы вот все не можем мне плащ купить.

— А ведь и старый хорош, еще пять лет не проносила, — сказал Устинов.

И засмеялись. Молодые, беспечные, что им до Артемьева?

Нет, не было даже подобия семейного предания. Кроме одно, пожалуй, вещи — неизменной прочности семьи.

В полупустом дневном автобусе мать с сыном возвращались домой. Она была задумчива, смотрела в окно, придерживая рукой развевающуюся от сквозняка занавеску. За окном виднелся черный копер с круглым колесом наверху, его затянуло лесополосой. Пошло скошенное, блестящее, пустынное поле, кое-где на обочине желтели пятна повилики.

— Он любил тебя? — спросил Устинов.

— Любил? — повторила она с сомнением. — Он никогда не говорил. Они с твоим отцом дрались.

— Раз дрались, наверное, любил, — сказал Устинов.

— Может быть.

— А тебе его жена не понравилась.

— Жена? Я не видела никакой жены. — То ли мать лукавила, то ли не поняла сына, но он не стал ее больше расспрашивать. А ведь невысокая женщина с полными темными руками, провожавшая их вместе с Захаром, приветливо приглашала приезжать в гости, и мать обещала приехать.

— Ты поехал со мной, чтобы потом рассказать все отцу? — спросила мать.

— Конечно, — усмехнулся Устинов.

— Ну и рассказывай!

Через несколько минут она обиженно спросила:

— Ты правда собираешься все рассказать?

Устинов ощутил, как далеко они стоят друг от друга: ирония не защитила его и не помогла ей.

— Конечно, не собираюсь, — успокоил он ее. — Не надо выдумывать себе огорчений. Давай завтра пойдем в кино.

— Ты хотел поехать на море, поезжай, — вздохнула мать.

— Нет, не поеду.

— Ну, как хочешь. Зачем целый месяц сидеть дома! Не понимаю. Неужели ты думаешь, что я совсем голову потеряла? — Мать взяла его руку, повернула ладонью вверх и похлопала. — Поезжай, сынок.

— Потом.

— У Захара были парусиновые туфли. Такие белые, он их чистил зубным порошком.

Устинов приподнялся, заткнул хлопающую занавеску за шнурок.

— Начистит и идет драться. А однажды мы гуляли, он подходит и говорит: «Отойдем». Отцу все это надоело, он отвечает: «Что? Опять? Ну бей первым». Захар взял и ударил. Отец утерся, спросил: «Ну теперь я?» Я стала просить, когда же это все кончится? Он взял меня под руку, и мы пошли. А Захар следом шел. Голову опустил и плачет. Он мне нравился. Но я за отца вышла.

— Значит, любила? — не поверил Устинов. — Или снова все выдумываешь?

Мать молча улыбнулась той снисходительной улыбкой, какой улыбалась ему после встречи с Раисой. Он не знал, что с ней происходит, но его жалость сменилась уважением к той глубокой глухой силе, которую он прежде не замечал за безропотной материнской покорностью. Ему казалось, что она проснулась после долгого сна.

В тот же день она позвонила жене заведующего кафедрой физического воспитания Политехнического института и наутро буквально вытолкнула Михаила в спортивный лагерь, находившийся в греческом селе Ялта на самом берегу Азовского моря. И искренне пообещала не делать никаких глупостей.

Три недели спустя он нашел мать веселой и спокойной. Она вставала очень рано, надевала спортивный костюм и, открыв на кухне окно, делала зарядку.

— Как отдохнул? — услышал Устинов. — Сколько сердец разбил?