Варианты Морозова. Стеклянная стена

Комната была заполнена закатным солнцем. Ярко выделялись красные, синие и зеленые завитки цветов на ковре. В углу, где стоял грубый канцелярский стол, заваленный в обычном беспорядке отцовскими бумагами, было пасмурно. Это место выпадало из общей картины уюта, будто граница солнечного луча была еще и другой границей. К тому же на стуле возле стола блестел стальными пружинами эспандер, и Устинову, знавшему, что отец никогда не занимался гимнастикой, показалось, что эспандер появился по желанию этой моложавой особы.

Раиса оставила их вдвоем и ушла на кухню,

— Чего молчишь? — спросил отец.

— А что говорить?

— Умыться не хочешь?

— Потом.

Отец стянул с себя галстук и тоже ушел. Устинов подумал, что они сейчас будут говорить о нем, потом позовут ужинать и начнут ласково лезть ему в душу. Сидя в кресле, он разглядывал рисунок гобелена на втором кресле, изображавший нападение стаи волков на мчащуюся по лесной дороге тройку. Потом встал, оглядел стол, принялся растягивать эспандер. Вернулся отец, на него уже надели розовый передник с темно-красным кантом. Устинов повесил эспандер и снова сел.

— Пошли помогать. Веселее будет, — позвал отец.

— Сколько раз растянешь? — спросил Устинов.

— Да ну его! Пошли.

— Раз десять осилишь?

— Идем-идем.

— А подари мне его. У тебя же давление. Тебе лучи прогулки делать... подаришь?

— Хорошо, — согласился отец. — Но не этот.

— Не этот так не этот, — сказал Устинов. — Знаешь, что я подумал? Ты больше не присылай мне деньги. Тебе самому сейчас нужны. А мне не надо. Я заработал.

— С чего ты вдруг? — улыбнулся отец.

— Я серьезно говорю. Сколько можно сидеть на твоей шее?

— Да разве ты сидишь? — Отец опустил глаза, и его лицо, минуту назад недоверчиво и мягко улыбавшееся, потеряло свое выражение и отразило какой-то растерянный поиск нового выражения. Он снял очки и потер надавленную до красноты переносицу.

— Я еще никогда не видал тебя в передничке, — сказал Устинов. — Забавный вид! Я же говорил, ты не знаешь женщин...

— Не знаю, — спокойно вымолвил отец. — Раньше знал. Теперь это не нужно.

— Ты сам знаешь, что это просто слова, — сказал Устинов. — Поставил себе неразрешимую задачу. А чем я могу помочь?

— Помнишь, тебе делали укол и ты укусил меня за нос?

— Да? — улыбнулся Устинов. — Помню.

— Больше всего мы мучаемся от нашего незнания. Если бы ты был женат, ты бы знал, как бывает тяжело. Вот когда ты был малышом, ты кое-чему меня учил. Поиграю с тобой — и обрадуюсь. Ты даже не догадываешься, как меня поддерживал. А сейчас ты такой, каким и должен быть. Наверное, и я на твоем месте был бы таким. Тут ничего не поделаешь. Оставайся самим собой.

— Я и остаюсь, — сказал Устинов.

— Хорошо, сынок. Посиди здесь, мы тебя позовем.

Устинов недолго просидел в комнате и пришел на кухню. Раиса дала ему нож, чтобы он нарезал для салата помидоры. Может быть, она слышала их разговор. Теперь она не старалась понравиться. Отец крутил мясорубку, а она над сковородкой нарезала картошку тонкими ломтями.

— Вообще-то он не злой человек, — сказал отец, по-видимому продолжая разговор. — Просто ограниченный. Когда отменили форму, он снял ее самым последним. По военным понятиям, он был в генеральском чине — генеральный директор административной службы третьего ранга. Помнишь, Миша, у меня была форма? Темно-синий китель, звездочки в петлицах.

— Угу.

— Он хочет, чтобы ты снова взял его в соавторы? — спросила Раиса. — Ну возьми, пусть только оставят нас в покое!

Отец не отвечал, мясорубка заскрипела быстрее.

— Ну что? — удивленно сказала Раиса. — Твой сын должен знать, что они хотят с тобой сделать.

— Да хватит об этом, — буркнул отец.

— Ты же сам говоришь, что тебя собираются понизить, — с упреком произнесла она. — Не надо скрывать, Кирилл. Мы не преступники.

— Миш, она хочет поплакаться тебе в жилетку, — улыбнулся отец. — Только ты забыла, что и для моего сына мы преступники.

— Правда, Миша? Вы так думаете?

— Чем полить салат? — спросил Устинов. — Масло есть?

— Ну выяснила? — спросил отец. — Лучше переменим пластинку.

— А если бы за вас кто-то решил, кого вам любить, где жить, что чувствовать? — не останавливалась Раиса. — Если бы на каждом шагу вы боялись оскорбления?.. Разве это по-человечески? Но мне их жалко. Они хотят нас унизить, а их жалко.

— Все это понятно, — сказал Устинов. — Общество всегда защищает семью. Я сполосну руки?

— Он умывает руки, — пошутил отец. — Мясо готово. Что теперь молоть?

— Я сама, — сказала Раиса. — Идите, я скоро позову.

Она как будто признала, что не может ничего добиться от Михаила, и потеряла к нему интерес.

Вернувшись в комнату, Устинов решил уходить. Кирилй Иванович не стал его удерживать, понимая, что дружеского ужина не получится.

— Я провожу тебя, — предложил отец.

Устинов попрощался с Раисой. Она сказала об ужине, и вдруг ее глаза остановились и стали затягиваться дрожащей пленкой.

— Идем! — торопливо сказал отец.

Шли молча. Оба догадывались, что, начав говорить, пожалуй, не смогут удержаться от упреков.

Возле песочницы играли дети. С кленов облетали листья. В небе стоял полупрозрачный ледок месяца.